Иван внимательно слушал Мишу.

Ему вдруг стало жаль, что он ни разу не предпринял попытки заглянуть за двери Мишиной театральности. А теперь уже, видно, время ушло.

– Поеду, поеду на Чёрное море! – заключил Миша, поднимаясь из-за столика. – Там люди хотя бы ценят хорошие помидоры.

– А вы не хотите взять с собой на Чёрное море щенков? – вдруг вспомнил Иван. – Вырастут псы – будут охранять помидоры!

– Щенков? – переспросил Миша. – Хорошо бы еще ворон, синиц, воробьёв. Знаете ли, в Москве полно желающих эвакуироваться. Нет, не могу. На Чёрное море следует уезжать в одиночестве.

– А, может, не надо так далеко? – спросил Иван на прощанье, уже застегивая куртку, – Поехали бы лучше к нам на дачу! У нас там участки продаются, у леса. Были бы с вами соседями.

Он заметил, что предложение о соседстве ободрило Мишу, но всё-таки тот не сдался.

– Вы поймите, уехать недалеко – какой смысл?

Больше возражений у Ивана не нашлось. Он вышел из Мишиного тепла, перед ним была снежная улица и меж сугробов – плачущий тротуар. С утра его посыпали солью, и теперь он стал такой ясноглазый, летний! На полпути к метро закапал редкий дождик. Под этим дождём чудесно Ивану подумалось: вот, он Зиму перевёл через мостик и отпустил!

В целости Иван довёз свою «пасхальную радость» до дому, а когда заходил во двор, ему вспомнилось утро – шампанское, Оля, и то, как гадал, чем хорош этот день? А вот, чем!

Свернув на детскую площадку, он сел на лавочку и позвонил Оле. Ему захотелось узнать, как её давление, и не нужно ли откуда-нибудь встретить Макса.

– А может это тебя нужно встретить? – спросила Оля. – С чего это ты вдруг озаботился?

Она была дома и, за минуту одевшись, спустилась во двор.

Иван поглядел на её бледное лицо, в котором от болезни проступила нежность, и подумал: «Буквально Ассоль!»

– Ну! – сказала «Ассоль», остановившись у лавочки и достав сигареты. – Давай, говори, я слушаю. Мне сегодня было так погано, что я теперь полна доброты. Что у тебя?

На какой-то миг Ивана окатило стыдом – что Оля так легко его разгадала. Он хотел было соврать: «ничего». Но не смог отказать себе в удовольствии похвастать правдой.

– У меня был хороший день! – сказал Иван. – Во-первых, дедушке получше. Потом, утро было, ты помнишь, – сплошное солнце. У гаража расчистил снег… Зашёл к Мише в кафе. Он вроде бы так Москву обожал, а всё-таки и его доконали. Собрался на Чёрное море. Да, и ещё! Ко мне на бульваре подошла собака! Я ей купил пельмени. Говорили с одной женщиной, которая их кормит.

– Ну, ты, как всегда, патетичен без предела, – заметила Оля. – Ты что думаешь, ты доброе дело сделал? У тебя просто новая форма эгоцентризма. Ты пойми, все эти кормильцы, они их кормят – для-се-бя!

Иван рассмеялся.

– Форма эгоцентризма, говоришь? – переспросил он, резко поднялся со скамейки и, обхватив Олю руками со сжатыми кулаками, крепко к себе прижал. Не касаясь ладонями, ничего не говоря объятием, он продержал её так секунд десять.

– Я тебя сигаретой прожгу, – крикнула Оля, с трудом высвобождая руку.

Иван, смеясь, её отпустил.

– Ну и что это за выходка? – сказала она, очутившись на свободе. – Думаешь, ты меня осчастливил?

– Да, – сказал Иван. – Думаю, что да. Тебя, себя… Конечно! Мы очень, очень близкие люди.

– Я пойду в аптеку, – сказала Оля. – Мне надо купить кордеамин.

– А это что такое? – спросил Иван, в силу семейных обстоятельств интересовавшийся фармацевтикой.

– Это чтобы вместо восемьдесят на пятьдесят стало девяносто на шестьдесят, – объяснила Оля.

Вдвоём они дошли до аптеки и обратно, ни о чём почти что не поговорили и простились в большом согласии.

Иван шёл от лифта смеясь, гадая, где у этого дня дневник, чтобы влепить ему за каждый предмет пятёрку!

– Ну как, поговорили? – спросила Ольга Николаевна, когда её сын вошёл в дом.

– Да в общем, нет. Просто прогулялись. Купили «кордеамин»… – отозвался Иван, улыбаясь самой безмятежной за последние годы улыбкой.

– Какой «кордеамин»! Я тебя о конференции спрашиваю!

Иван посмотрел на маму обескуражено, понемногу припоминая, о чём она ведёт речь.

– Мама, я забыл! – наконец произнёс он. – Вылетело начисто! Как считаешь, надо, наверное, извиниться, или уже всё равно?

Схватив мобильный, он нашёл номер своего научного руководителя и позвонил.

– Дело в том, что я тут встретил… – объяснялся он, – совершенно вылетело из головы!… Нет, конечно, не ерунда, а свинство! Но я подумал – это и к лучшему. Не надо никакой конференции. Мне кажется, то, чем мы в институте занимаемся, это и вообще нехорошо, потому что уводит человека от ясной мысли и доброго дела в какие-то заросли…

Выслушав ответную реплику, Иван зажмурился, извинился ещё раз и нажал «отбой».

Ему было стыдно, но не слишком.

– Ну, и кого ж ты встретил? – спросила Ольга Николаевна, когда он договорил.

Иван посмотрел с удивлением, не выйдя еще из разговора.

– Ты сказал «я тут встретил». Кого же? – Ольге Николаевна хотелось блеснуть проницательностью, но она боялась ошибиться. Главная её версия была – в Москву прилетела Бэлла.

– Собаку! – неожиданно ответил Иван.

– Собаку? И что?

– На бульваре встретил собаку. А потом мы с Мишей пели псалмы.

– Какие еще псалмы? – начинала сердиться Ольга Николаевна.

– Обыкновенные! – сказал Иван, смеясь над мамой. – Во славу Божьего мира! И зря вы все меня стыдили – нет никакой ошибки. И не надо никуда дёргаться. Так и буду жить, как жил, ясно? – заключил он.

– Господи, что же это такое! Не человек, а несчастье! – воскликнула Ольга Николаевна, и Иван, успокоенный, вольный, пошёл к себе за компьютер. Сегодня ему ещё предстояло трудное дело – написать Бэлке.

Собственно говоря, ничего судьбоносного он не сообщил ей в своём послании. Извинился, что зря потревожил с венскими культурологами. Сказал, что намерен бросить, потому что их научный труд сильно проигрывает в человечности любой собаке. Не удержавшись, написал и о «яслях».

Ему казалось, нескольких правдивых фраз должны всё объяснить ей.

В ту ночь радость дня не отдавала тоской, как это было обычно. Иван засыпал с миром в душе – как будто жизнь его обняли и разом сняли всю маяту.

Он проснулся перед рассветом, разбуженный сильным шорохом, идущим со стороны улицы. Споткнувшись о стул, Иван пробрался к окну, дёрнул створку, и обомлел – город таял. Как, бывает, тайком от детей разбирают ёлку, так Москва втихомолку, ночью, снимала с себя снег. Ничто не спало – всюду шуршало, постукивало, облака источали реденький дождь. Пахло водой и гнилью, как будто гигантское илистое озеро проступило из-под земли.