– Что, не идут дела? – с внезапным сочувствием произнёс Иван. После дикой ночи он утратил чувство такта. Но Фолькер никак его не осадил, напротив, ответил с охотой:

– Дела надо вести, чтоб они шли, – разумно объяснил он. – Ты перестал вести дела – стоп! Они встали. Ты их снова повёл – пуск! Они пошли. У нас сейчас «стоп». Капитан соображает. Детям не нужны воздушные шарики! А у него их – полон трюм! Куда их сбыть? Поэтому капитан соображает. Ну а как капитаны соображают? Сам знаешь! – на этих словах Фолькер свернул на лесенку, ведущую в цокольный этаж и, поманив за собой Ивана, спустился в винный погреб.

Полки его были голы. Регулярное опустошение при отсутствии пополнения сделало своё дело. И всё же в уголке Фолькер нашёл склянку изысканной формы. Коньяк или виски – Иван не различил.

С откупоренной бутылкой, то и дело предлагая отхлебнуть упиравшемуся гостю, «капитан» добрался-таки до студии.

– А… да они все электрические! – увидев гитары, разочаровано протянул Иван.

Фолькер ухмыльнулся и вынес ему из соседней комнаты восхитительную испанскую гитару. Иван взял её в руки и наиграл прелюдию Баха. Фолькер сел рядом. У него было резкое открытое лицо человека, испытавшего уйму страстей. Он всё-таки нравился Ивану. Иван сыграл для него еще и Генделя.

Фолькер улыбался его экзерсисам, как детскому рисунку, и всё прихлёбывал из бутылочки.

– Молодец! – похвалил он. – Вторую струну подстрой. И руку так не гни. Дай, я тебе покажу, как надо! – сказав это, он забрал у Ивана гитару, и пронёсся по струнам. – Надо так, чтобы из всего зла человеку осталась только смерть… А всё остальное – это должно искорениться. Вот как надо! – приговаривал Фолькер, отбивая двенадцатидольный испанский ритм. А потом вдруг соскользнул в довоенное танго.

Игра его для профессионала была не чистая, но великолепная для любителя. К этому делу у него имелись большие способности, и можно бы долго слушать…

– Нет, – вдруг сам себе сказал Иван и поднялся. – Всё-таки надо узнать, где Костя! Я думаю, надо позвонить в аэропорт. Мы хотя бы поймём, вылетел он или нет.

– Ну иди, звони, – сказал Фолькер и, встав вслед за ним, пошатнулся.

Голос гитары ещё долго звенел у Ивана в ушах. По дороге домой он пытался пощупать шестое чувство – жив ли Костя, нуждается ли в поисках? Шестое чувство молчало. Из этого Ивану хотелось сделать вывод, что ничего ужасного не произошло.

Вечер он провёл в аэропорту «Домодедово» и, выказав нечеловеческую настырность, добился приза. Теперь ему было известно, что вчера днём Костя прибыл в Москву. Дальше следы терялись.

Следующий день Иван запомнил сонным пятном. Во-первых, потому, что не спал. Во-вторых, потому что ничего не происходило. Звонила Маша, дежурившая возле Костиной квартиры. Позвонил протрезвевший Фолькер и по новой рассказывал, как в детстве он убежал в Питер.

Под вечер Иван решил, что пора обеспокоить Бэлку.

– К тебе случайно Костя не прилетал? – спросил он.

Довольно долго они обсуждали подробности исчезновения и сошлись на том, что Бэлка летит в Москву, а Иван идёт по всем местам, где бывает Костя и на всех стенах пишет: немедленно позвони близким! Веру Сергеевну, маму Кости и Бэллы, решили пока не волновать.

Не то чтобы беседа с Бэлкой сильно ободрила Ивана, но ответственность была поделена. Он лёг и уснул.

А утром проснулся под дождь. Иван услышал его за окном, накинул куртку и вышел на балкон. Тяжести не было. Он попытался наметить зоны поиска, но ничего кроме Костиной квартиры и берега реки не приходило в голову. Иван вздохнул, подставил дождю ладонь и умылся. У него были прекрасные отношения с атмосферными осадками, он мог рассчитывать на их помощь. И теперь, глядя внимательно в лицо тонкоструйному ливню, Иван припоминал, что уже где-то видел похожее ненастье. Нет, не на даче … Весенний лесопарк плыл на него из дождя, и совершенно ясно он вспомнил теперь Костины горестные слова на скамье перед офисом: «Потеплеет – буду жить в парке!»

Иван летел к гаражу, смеясь от надежды, ужасаясь собственной глупости. Ну конечно, в парке! Там Костя провел своё геройское отрочество. Противоливневый капюшон с козырьком! Там их давно пропавший друг пел свои светлые и опасные песни. Там Бэлка впервые взглянула с любовью. И я там был, мёд-пиво пил! Пусть даже это совсем другая история, всё равно – в парк, в парк!

Иван бросил машину у опушки и ступил в мокрый лес без листвы. Он шёл стремительно, на грани бега, и смотрел как можно дальше, насквозь – нет ли Кости. Наконец, показался доминошный домик, скамейка, и Иван замедлил шаги, увидев его живым.

Костя вскочил со скамьи, где вполне уютно расположился со своим рюкзаком и курткой, и помчался к нему по кустам.

– Как же ты меня вычислил? Что, метод дедукции? – засмеялся он, обнимая Ивана.

– Позвонить ты не мог? – грозно спросил тот.

– Прости! – улыбнулся Костя. – Ты понимаешь, я ведь тут не просто так. Я хочу искупить. Пока Женька с Машкой не помирятся – буду здесь, под открытым небом.

– Мама твоя хоть знает, где ты? – перебил Иван, чувствуя, как начинает в висках постукивать кровь.

– У меня мобильник сел, – беспечно ответил Костя. – Вообще-то я её приучил к нерегулярному поступлению информации. Я ей сказал: будешь меня допрашивать – уйду совсем.

– А ещё кого ты приучил… к нерегулярному поступлению? – спросил Иван и взрывная злость на дурака, вымотавшего близким столько сердца, поднялась в нём, вздыбилась алой волной. Иван сжал пальцы и, на мгновение всё себе разрешив, треснул «крестника» в скулу. Это была не пощечина и не подзатыльник – честный удар в морду. На топливе праведного гнева он вышел красивым и резким.

Костя отлетел немного, но не обиделся.

– Ого! – произнёс он, задохнувшись, ладонь прижав к щеке. – Ты, правда, так думаешь? Хорошо – я исправлюсь. Я поработаю над собой. Работал же я над репортажами! И над собой смогу! – тут он задохнулся совсем и умолк.

Иван хмуро стоял на прежнем месте. «Слава Богу, – думал он, остывая, – всё Слава Богу».

– Слушай, как мне нравится, что ты мне вмазал! – восклицал тем временем Костя, держась за гудящую голову. – Ты читаешь мысли! Я ведь звонил Женьке каждые пять минут и умолял: давай подерёмся! Отлупи меня за Машку! А он говорит – не хочу, нет никакой ненависти. Просто жалко жизни – могли бы с Машкой жить, родить четверых детей, она бы, мол, меня в старости похоронила. А теперь ищи ещё десять лет какую-нибудь дурочку, и всё равно будет не то. Ты понимаешь, – захлебываясь, городил Костя, – у него бабушка с дедушкой поженились очень рано – в двадцать лет, и целую жизнь прожили душа в душу, и мать с отцом то же самое. У них это традиция, и Женька, оказывается, уже был совершенно расположен к Машке, это было для него решённое дело. И тут я! Понимаешь, это ведь жутко, когда твоя любовь-навеки так легко начинает глядеть в чужую сторону. Но и Машка не виновата! Она только потому глядела, что я уж больно заметный! Я как алые паруса – если уж возник на горизонте, на меня нельзя не смотреть. Притяжение творческой личности!