Взяв с собой почти всех, способных держать оружие, Дигвил Деррано не мешкая повёл отряд разорённой ещё нашествием меодорцев дорогой, напрямик к переправе через Долье во Фьёфе.

За конными и пешими воинами торопились серфы, облака пара вздымались над привязанной к задкам саней скотиной; не оставляли ничего и никого.

Где-то за снежными вихрями, за обрушившейся на Долье метелью скрылись наступавшие полки Некрополиса. О них Дигвил старался не думать — всё равно драться сейчас равносильно самоубийству. Нет, нет, скорее за полноводную незамёрзшую реку, и тогда…

Молва настойчиво утверждала, что зомби и прочие солдаты Мастеров Смерти страшатся чистой текучей воды. Мол, после долгих лет и стараний Некрополис сумел-таки отравить Сиххот — недаром там даже рыба не водится! — а дальше-то ему придётся солоно.

Снова завьюжило. Белая мгла властвовала кругом, мир исчез, лишь поблёскивали тусклые огоньки факелов в руках воинов-дерранцев, объезжавших всё удлинявшуюся и удлинявшуюся колонну.

Дигвил знал, что гонцы уже достигли двух соседних замков — и Берлекоора, и твердыни северо-западных соседей Соллкоора. Тревога поднялась и там, все, кто мог, уходили, спешили, бросая всё тяжёлое — стремясь туда, во вражеский, до конца не покорённый Меодор. Там король, там лучшие рыцари, лучшие полки, там мы сможем дать настоящий отпор.

Но чем кормить среди глухой зимы орду беглецов? Конечно, те запасы, что можно было вывезти, вывезены. Однако надолго ли их хватит? И что теперь будет с главными силами в Долье? Его величество Семмер по-прежнему полагался на поставки провианта из родных краёв, обоснованно не доверяя меодорским купцам.

Остались позади мёртвые поля, спалённые деревни; вот и Долье, благословенная река, не замерзающая даже в сильные морозы. Вместо паромных переправ его величество, как только его армия утвердилась в Меодоре, велел соорудить во многих местах временные наплавные мосты, что и было со всей поспешностью исполнено; сейчас по дощатому настилу, прогибавшемуся под множеством ног, копыт и полозьев, на север валил сплошной поток беглецов.

Здесь надо остановиться, подумал Дигвил. Собрать силы. Не допустить, чтобы мертвяки прорвались на противоположный берег.

Молодой нобиль решительно спешился. Зимний день угас, короткий и робкий; тёмным зверем с востока накатилась ночь, и под её покровом — знал Дигвил — маршируют на север не знающие усталости орды Некрополиса.

Дон Деррано выдернул меч из ножен, собрал вокруг себя десяток воинов испытанной деркоорской стражи и пошёл наводить порядок.

Варвары двигались на Меодор. Шли, не прячась и никуда не сворачивая, не прибегая к военным хитростям, словно вызывая своих противников на немедленный и открытый бой. Было в этом что-то сугубо неправильное, невозможное, добивающее и без того рассыпающийся мир, каким он виделся доньяте.

Алиедора по-прежнему шагала в самой середине строя северян, по-прежнему в старом грязном тряпье, избитая и голодная, густо намазанная жирным и вонючим снадобьем, спасающим от мороза, явно с прибавкой каких-то чар.

Кор Дарбе, что ни вечер, приходил к ней с рассказами о Драконе вечном, величайшим, о том, что должно случиться с нею, когда она «осознает себя». Как ни странно, его присутствие помогало. Словно и не он приказывал Метхли бить доньяту, словно и не он морил Алиедору голодом, бросая, точно в издёвку, куски ещё кровоточащей человеческой плоти, предлагая «пожарить самой».

Появлялся и трёхглазый чародей Метхли. Его воля, казалось, была совершенно сломлена. Тихий и покорный, волшебник повиновался каждому взгляду варварского вожака.

Метхли приносил с собой кнут, и Алиедора с такой же, казалось, как у него, тупой покорностью становилась на четвереньки, подставляя спину под обжигающие удары. Иногда она теряла сознание. Иногда боль почему-то оказывалась недостаточно сильной, и доньята выла и корчилась до самого конца истязания.

С виду она была покорна, да. Тело кричало от боли, тоже верно. Потому что Алиедора знала, что когда-нибудь это закончится. Она знала-знала-знала, что нужно вытерпеть. Что всё случающееся — это просто плата за грядущее… грядущее неведомо что, но очень, очень важное. Величие, власть, могущество. Однако на сколько хватит этого знания, на сколько хватит её сил, Алиедора не ведала.

Что она ела — доньята не хотела даже думать. Впрочем, о суетном и повседневном она вообще старалась не размышлять. Ум словно погрузился в спячку, руки и ноги двигались сами собой. В конце концов, кору Дарбе она нужна живой — и, значит, беспокоиться не о чем.

Спина Алиедоры не превратилась в окровавленные незаживающие лохмотья только благодаря снадобьям всё того же кора Дарбе. Они заставляли доньяту орать и выть ещё похлеще, чем во время порки, но работали. Изорванная кожа в считаные часы покрывалась багровыми струпьями, стягивалась и заживала, так что на следующий день жертва оказывалась совершенно готовой для новой порции мучений.

Она потеряла счёт времени. Прошла седмица или месяц? Зима и снега, дорога и боль казались бесконечными. Иногда ей казалось, что там, за белесым, словно подвальная плесень, небосклоном и впрямь зависла, покачиваясь, исполинская драконья голова; раздутая, распухшая, с отвислыми брылями и мутным взглядом бельмастых глаз.

«Это ты и есть, вечный, величайший?» — равнодушно спрашивала Алиедора. Ей, собственно говоря, было совершенно всё равно, вечный он там или нет. Но мир людей умирал, оборачиваясь одной лишь болью, жгучим огнём, добиравшимся до самой сердцевины её бытия; поговорить с сотканным из зимних туч Драконом — почему бы и нет?

— Я и есть, — отвечало чудовище, плавно покачивая бестелесной шеей. С оттопыренной губы вниз, чуть ли не до самой земли, тянулась струйка слюны.

«Видок-то у тебя не шибко», — меланхолично констатировала доньята.

— Это потому, что ты ещё плохо умеешь видеть, — Дракон не обиделся. — Пока ты только-только учишься.

«Ты страшный», — сообщала Алиедора. Она не боялась. Просто помнила, что значит слово «страшно». Но помнила только и исключительно умом. Кажется, она вообще перестала бояться чего бы то ни было.

Этим вечером, когда кончилось обычное истязание, когда ушёл кор Дарбе, обмазав истерзанную спину доньяты своими снадобьями, и Алиедора заставила себя взглянуть в темнеющее, затянутое облаками небо, Дракон вдруг заговорил с ней сам:

— Не бывает такого, что тебе плохо. Ты просто недостаточно близка ко мне. Боль, страх, раны, смерть — это просто дорога ко мне.

«К тебе, в облака?»

— Ко мне. Но вовсе не в облака, — ответствовало существо.

Рядом ходили, отрывисто переговаривались варвары. Порой то один, то другой бросал взгляд в небеса, но, судя по всему, никто не замечал там ничего необычного.

Алиедора тоже глядела вверх. Широко раскрытыми глазами, сквозь которые, казалось, одна за другой плыли тучи, серые, словно сталь клинка.