Я даже не пытался подобраться к нему поближе, как и Ахилл, который, едва завидев его, старательно искал других троянцев, бросался в другой очаг битвы. А потом, когда Агамемнон спрашивал, когда же он сразится с троянским царевичем, улыбался самой своей бесхитростной, самой раздражающей улыбкой: «Разве Гектор в чем-то передо мной провинился?»

Однажды, в какой-то праздничный день вскоре после нашей высадки в Трое, Ахилл поднялся на заре.

– Куда ты? – спросил я.

– К матери, – ответил он и, не успел я ничего ответить, выскользнул из шатра.

К матери. Глупо, но в душе я наделся, что она за нами не последует. Что ей помешает или горе, или расстояние. Но, конечно же, они не были ей помехой. Ей было все равно, куда добираться – до греческого ли побережья или до анатолийского. А горе лишь вынуждало ее проводить с сыном больше времени. Он уходил на рассвете, а возвращался, когда солнце стояло уже почти в зените. Я ждал его, нервничая, расхаживая из стороны в сторону. О чем же она так долго может ему рассказывать? О каком-нибудь заповеданном богами несчастье, опасался я. О каком-нибудь божественном повелении, которое отнимет у меня Ахилла.

Частенько вместе со мной его дожидалась Брисеида. «Хочешь погулять по лесу?» – спрашивала она. Ее тихого, нежного голоса и желания меня утешить хватало, чтобы я пришел в себя. Да и наши с ней прогулки по лесу всегда меня успокаивали. Казалось, будто она знает все лесные тайны так, как знал их только Хирон: где прячутся грибы, где прорыли себе ходы кролики. Она даже начала учить меня, как на местном наречии называются деревья и травы.

После прогулки мы усаживались на взгорок, так чтобы весь стан был на виду, чтобы мне не пропустить возвращения Ахилла. В тот день она набрала маленькую корзинку кориандра, и мы сидели в облаке свежего зеленолистого аромата.

– Вот увидишь, он скоро вернется, – сказала она.

Слова ее были как свежевыдубленная кожа, жесткими и ровными, еще не примявшимися от употребления.

Я ничего не ответил, и она спросила:

– Куда он так надолго уходит?

С чего бы ей этого не знать? Это ведь не тайна.

– Его мать – богиня, – сказал я. – Морская нимфа. Он уходит с ней повидаться.

Я думал, она вздрогнет, испугается, но она лишь кивнула.

– Я так и думала, что он… не такой. Он ходит не как… – Она помолчала. – Он ходит не как человек.

Я улыбнулся:

– Как же тогда ходят люди?

– Как ты, – ответила она.

– Значит, неуклюже.

Этого слова она не знала. Я объяснил ей жестами, она рассмеялась. Но затем запальчиво помотала головой:

– Нет. Ты не такой. Я не это хотела сказать.

Я так и не узнал, что она хотела сказать, потому что на пригорок взобрался Ахилл.

– Так и думал, что ты здесь, – сказал он.

Брисеида попросила позволения уйти, вернулась к себе в шатер. Ахилл повалился на землю, закинул руки за голову.

– Есть охота, – сказал он.

– Держи. – Я отдал ему остатки сыра, оставшиеся от нашего с Брисеидой обеда. Он с благодарностью их сжевал.

– О чем ты говорил с матерью?

Спрашивать было даже страшно. Эти его часы с ней не были для меня запретными, но всегда шли со мной порознь.

Он даже не вздохнул – выдохнул.

– Она тревожится за меня, – сказал он.

– Почему?

Я вскинулся при мысли о том, что она за него трясется, – то была моя забота.

– Говорит, меж богов творится что-то странное, они ссорятся друг с дружкой, встают в войне на разные стороны. Боги пообещали мне славы, но сколько – не сказали, это ее и страшит.

Об этой беде я еще не думал. Но, разумеется, в наших историях было множество самых разных героев. Великий Персей или скромный Пелей. Геракл или почти позабытый Гилас. Кому-то доставалось целое сказание, а кому-то – строка в песни.

Он уселся, обхватил колени.

– И, кажется, она боится, что Гектора убьет кто-нибудь другой. Не я.

Новый страх. Неужели жизнь Ахилла оборвется еще раньше, чем мы думали?

– Кто же?

– Не знаю. Аякс пытался, но у него ничего не вышло. И у Диомеда тоже. А они лучшие – после меня. А больше мне и в голову никто не приходит.

– Может, Менелай?

Ахилл покачал головой:

– Ни за что. Он храбр и силен, но не более. Он разобьется о Гектора, как волна о скалу. Так что или я, или никто.

– Но ты же его не убьешь.

Я изо всех сил старался сказать это так, чтобы не казалось, будто я его умоляю.

– Нет. – С минуту он молчал. – Но я это вижу. Вот что странно. Будто во сне. Я вижу, как бросаю копье, вижу, как он падает. Я подхожу к телу, склоняюсь над ним.

У меня в груди вскипел страх. Я вздохнул, выдавливая его из себя.

– И что потом?

– А потом – самое странное. Я гляжу на его кровь и знаю, что скоро умру. Но во сне мне все равно. И чувствую я разве что облегчение.

– Думаешь, это пророчество?

Он как будто смутился. Покачал головой:

– Нет. По-моему, это вообще ничего не значит. Просто сон, и все.

Я постарался ответить ему так же легко:

– Наверное, так оно и есть. В конце концов, ведь Гектор ни в чем перед тобой не провинился.

Как я и надеялся, он улыбнулся.

– Да, – ответил он. – Это я уже где-то слышал.

Теперь, когда Ахилл подолгу не бывал в стане, я стал бродить по берегу, искать общества, искать, чем себя занять. Вести Фетиды – ссоры меж богами, великая слава Ахилла под угрозой – меня растревожили. Я не знал, что и думать, вопросы так и носились в голове, сводя меня с ума. Мне нужно было найти себе дело – что-то разумное, что-то настоящее. Какой-то воин отправил меня в белый шатер врачевателей. «Не знаешь, чем заняться? Там помощь всегда нужна», – сказал он. Я вспомнил терпеливые руки Хирона, инструменты, висевшие на стенах розового кварца. И пошел.

Внутри царил полумрак, воздух был сладким и тельным, душным от железистого запаха крови. В углу стоял бородатый и скуластый врачеватель Махаон – для удобства он разделся до пояса, небрежно повязав старый хитон вокруг талии. Он был смуглее обычного ахейца, хоть и проводил много времени в шатре, волосы у него были острижены коротко – опять же для удобства, чтобы не лезли в глаза. Он склонился над ногой раненого воина, осторожно ощупывая место, где засел наконечник стрелы. В другом углу его брат Подалирий как раз закончил надевать доспехи. Он что-то грубовато бросил Махаону и протиснулся мимо меня к выходу. Все знали, что поле брани он предпочитает врачеванию, хотя пользу приносит и здесь, и там.