Всех он спасти не мог, но старался помочь хотя бы близким. Сохранял обязательства перед женщинами, с которыми прежде был связан, и даже уже расставшись с ними, выручал, как мог. Прелестной художнице Нине Лекаренко-Носкович, с которой они познакомились еще в «Бегемоте», писал в 1937 году:

«Здравствуй, Ниночка!

Недавно звонил Вам — хотел узнать, как Вы живете, но мне сказали, что этот номер телефона 562–63 — принадлежит другим. Вероятно, у Вас теперь другой телефон? Как-нибудь позвоните, душенька. Я чертовски болел эту зиму. Теперь я несколько лучше, но все еще не всегда. Грешно Вам забывать старых друзей — не звонили, я думаю, месяца два.

Привет и лучшие пожелания!

Мих. Зощенко.

Поздравляю Вас с днем 1 мая.

1.5.37».

Дочь Нины Лекаренко показала мне это письмо, достав из красивого старинного «бювара», как драгоценность. Особенное внимание она просила обратить на дату — 1 мая 1937 года. Уже был арестован муж Нины, и вскоре, как тогда водилось, арестовали ее. Об аресте мужа Зощенко знал и ясно представлял последующие события и опасности — но тем не менее письмо написал и послал. Нина это письмо — не только знаменитого, но и отважного ее поклонника — особенно ценила. «Не побоялся!» — несколько раз повторила в разговоре со мной дочь Нины Лекаренко, тоже Нина.

Не зря Зощенко так любили женщины!

«Такой интересный красавец, тоняга, одевается. Такой вообще педант и любимец женщин… И при этом имеет имя — Лютик». В этом герое рассказа Зощенко можно узнать самого автора. Зощенко не раз «делал автопортреты», в основном иронические. Не зря Чумандрин так волновался за него: на «пролетарского писателя» Зощенко не походил. Будучи «монахом» в семье, живя почти в аскетической келье, «на выход» он всегда одевался тщательно. Даже в годы бедности военный френч сидел на нем элегантно. А потом пошли неплохие гонорары. Вера Владимировна вспоминает: «Михаил… зашел ко мне — купил себе черный заграничный костюм, очень доволен — он всегда, как ребенок, радовался обновкам…»

Щегольство помогало ему быть в форме, чувствовать себя сильным и успешным. Ему было перед кем покрасоваться. В двадцатые и тридцатые годы он был в моде, и где бы он ни появлялся — все взгляды, особенно женские, сразу обращались к нему. Он получал уйму писем и записочек, вроде этой:

«Дорогой товарищ Мими!

…Дело в том что мы в вас по уши втрескались (т. е. в ваши произведения). Будущие повара Рая и Тамара».

Может быть, действительно Рая и Тамара зачитывались его произведениями — но скорее всего просто влюбились в «суперзвезду»: на обложках ранних своих книг Зощенко выглядит этаким жестоким красавцем, героем немого кино. Пушкинскую фразу об Онегине «Как dandy лондонский одет…» — можно отнести и к Зощенко. Исследователи не раз отмечали влияние «дендизма» не только в его облике, но и в его творчестве. Казалось бы — герои самые примитивные. Но!.. Изучая «дендистскую» литературу, находим в Зощенко самые неоспоримые признаки денди: независимость, непременную хандру, склонность к ироническим мистификациям (вспомним хотя бы несколько раз измененные им дату и место своего рождения). Явно снобистскую, декадентскую формулу положил Зощенко и в основу своей жизни, о чем написал в «Возвращенной молодости»: «…основное руководство над своим телом, несомненно, заключается в умении создавать правильные привычки и неуклонно им следовать». Свой «идеал жизни» отпечатал и в своей самой откровенной книге — «Перед восходом солнца»: «Дрался в Кисловодске на дуэли с правоведом К. После чего я почувствовал немедленно, что я человек необыкновенный, герой и авантюрист». Как пишет исследователь жизни и творчества Михаила Зощенко А.С. Семенова: «…и хандра, и период доблестной военной службы, и рыцарская, и донжуанская темы, и изгнание, и падение после стремительного взлета — традиционные элементы биографии денди».

Вспомним красавца Байрона! Приходит на ум и блистательный Оскар Уайльд. Зощенко копирует и его внешность, и парадоксальность высказываний: «Боязнь казаться смешным — смешна»; «Только новое никогда не может быть пошлым»; «Красивое никогда не бывает смешным». И — самое смелое его высказывание (о себе): «В мир пришел величайший гений. Внешность — Уайльд». Из других советских писателей к «денди» отнести можно К. Вагинова и М. Булгакова. Безусловным «денди» был ближайший друг Зощенко — В. Стенич. И это дорого им обошлось, как и Зощенко. Порой власть предержащих даже сильнее раздражал сам стиль жизни, нежели творчество. Зощенко был «чужой»! А образ нормального советского писателя был иной. И даже недостатки — иные, свои. Часто «своих» определяли именно по недостаткам… «Наш!»

Известно, что когда в 1936-м нависла опасность над авторами замечательной книги «Республика Шкид» Л. Пантелеевым и Г. Белых (книгу, после выхода в 1927-м, начала ругать еще Крупская за непедагогичность), то Белых вскоре посадили, а Пантелеева, по свидетельству современников, неожиданно спасло то, что он в то время сильно пил… Пьет — значит, наш, пролетарский (хотя был Л. Пантелеев родом из дворян, в 1918-м оказавшийся беспризорником).

А вот Зощенко с его «старомодной учтивостью», имеющий при этом вполне сегодняшние успехи у дам, явно раздражал и начальство, и основную писательскую массу.

Зощенко предпочитал «бомонд».

Одна из знакомых Зощенко, Т. Иванова, вспоминает:

«Познакомилась я с ним в 1926 году в Ленинграде, на каком-то семейном торжестве у Леонида Утесова, куда привел меня Исаак Эммануилович Бабель, с которым я тогда дружила.

За столом Михал Михалыч оказался моим соседом и сразу пленил своей изысканной вежливостью и скромностью, доходящей до застенчивости.

В то время он был уже очень знаменит. Люди узнавали его на улице и в общественном транспорте. А когда я стала говорить ему, какое большое впечатление производят на меня его рассказы, он засмущался, как начинающий подросток…

…За все время многолетнего знакомства я не могу вспомнить ни одного поступка Михал Михалыча, бросающего хоть бы малейшую тень на тот изысканный его образ, который живет в моей памяти».

Зощенко вел себя и говорил безукоризненно. И, как верно заметили его исследователи, именно владение правильной речью помогало ему так виртуозно создавать «словесные вывихи» и — контролировать их, управляться с ними.

На первый взгляд образ денди, как мы себе его представляем, не соотносится с темными и бескультурными героями Зощенко. Ан нет. Настоящий, а не притворный денди всегда прост. Самый известный денди русской литературы — Пушкин — написал замечательную фразу: «Первый признак ума есть просторечие». И Пушкин издевался над «охранителями высокого штиля», охотно пускался в просторечие: «Намедни… на скотный двор… Тьфу, прозаические бредни, голландской школы пестрый сор!» И Пушкина, как и Зощенко, не раз упрекали в нарушении канонического литературного языка. Но они создали новый язык — свободный, народный… Это только приказчики, изображающие бомонд, говорят изысканно и «культурно», как они это себе представляют. А высший свет — прост. Пушкинские корни писателя Зощенко очевидны: не случайно он написал «Шестую повесть Белкина» — «Талисман». Есть сходство в жизни и творчестве Михаила Зощенко и с другим знаменитым «денди» русской литературы — Лермонтовым: бесстрашие на войне, ироническое отношение к окружающим и даже склонность к дуэлям. Известны две намечавшиеся дуэли в жизни Зощенко, к счастью, несостоявшиеся — с правоведом К. и «серапионом» Кавериным.