Баржа сильно осела в воду, трюмы больше чем на треть затопило. Все, кто сумел выбраться из ледяной воды, были выстроены на палубе, залитой ярким светом прожекторов с мачт. Начальник конвоя в сопровождении двух своих людей прохаживался вдоль рядов и присматривал, кто более остальных виновен в возмутительном нарушении дисциплины. Наверно, у него был большой опыт в этом деле, потому что он определил нескольких таковых на глазок: выбирал и, выразительно глянув глаза в глаза, стрелял в упор. Убитого выкидывали за борт, и варварская децимация XX века продолжалась.

После этого рейса Магадан – Ванино, остроумно названного кем-то из руководства администрации порта Ванино «романтическим путешествием», было неудивительно, что многие из заключенных были согласны на все. На сотрудничество с властями. На добавление сроков. Да на что угодно!.. Характерно, что на второй день в Ванино прибыла комиссия из Москвы, которая инспектировала Тайшетлаг и Бамлаг на предмет столкновений «блатарей» и «сук». Фронтовики с уголовным прошлым очень интересовали сотрудников соответствующих структур…

Главой комиссии был товарищ Лагин, Семен Андреевич. Заместитель министра Госконтроля СССР полагал, что из столкновений заключенных можно было извлечь значительную пользу государству, в частности, найти новые резервы для перековки тех, кто еще способен исправиться, и более эффективного уничтожения тех, чья жизненная позиция уже не вызывает никаких иллюзий. С недавних пор Семен Андреевич завел привычку оперировать масштабными и не очень определенными понятиями…

Заключенный Каледин, чей мизерный трехлетний срок – кажется, полученный за пребывание в Москве без документов, – тоже был на этой проклятой барже. И тоже принимал участие в столкновениях – просто по той простой причине, что уклониться значило обречь себя на смерть. Не так давно на Колыме он был коронован, хотя и скромно уклонялся от этой чести. Однако и Платон Ростовский, и Мастодонт, и Гурам, и Саня Кедр одобрили такую постановку вопроса. И вот теперь он выходил на свободу. Конечно, Лед знал, что от свободы его отделяет много тысяч километров и сроки их преодоления, за которые могло случиться ох как многое. Бунт на барже с последующим ее затоплением показал, что расслабляться нельзя ни на мгновение. Он и не собирался… После стольких лет непрерывной, сводящей с ума концентрации всех сил, эмоций, после стольких лет игры на грани, пусть и фальшивой, пусть и тошнотворной, но все же жизни – Каледин уже не искал покоя и не надеялся на него.

И когда ранним утром его сняли с той самой баржи и отправили в управление порта, а оттуда с еще несколькими заключенными отконвоировали в здание администрации населенного пункта – он нисколько не удивился.

Равно как не удивился тому, что его оставили в одиночестве в какой-то каморке складского типа, а потом на пороге появился тот, кого Каледин не видел вот уже больше двадцати лет.

Лагин.

– Ну, здравствуй, Илья, – сказал он.

– И вам туда же, – равнодушно отозвался Лед.

Лагин запер за собой дверь, хотя двое людей в штатском, оставшихся снаружи, кажется, настойчиво рекомендовали ему не делать этого и не оставаться наедине с бледным, окровавленным, до костей промерзшим человеком, который только сегодня не раз ходил под смертью. И не доходился-таки…

– Только не делай вид, что не узнал.

– Да нет… Я узнал вас, Семен Андреевич. Или вы в государственных целях теперь носите другое имя?

– Зачем же такие сложности? Я по-прежнему Семен Андреевич Лагин. А вот у тебя, как я смотрю, другая фамилия.

– Ну, это вашими же стараниями. Восстановление исторической справедливости, так сказать.

– Я думал, что за столько лет, проведенных среди этого отребья, ты разучился разговаривать нормально, без жаргона. Только не говори про рафинированных интеллигентов из числа осужденных по 58-й статье… Я же знаю, что ты по воровскому своему статусу фактически лишен возможности общаться с ними по-человечески.

– Какая осведомленность!..

– Конечно, – холодно проговорил товарищ Лагин. – Мне положено быть осведомленным. Хотя я и не работаю более в органах безопасности и занимаю пост совсем в другом министерстве.

– О! Министерство!..

– А что, ты не знал, что наркоматы переименованы в министерства еще в сорок шестом?

– Не знал. Верно, уже плыл в курортное местечко…

– Понятно. Не будем тратить времени. Есть разговор. У тебя очень интересная биография, Каледин, еще более интересная, чем я мог предполагать, когда сулил тебе большое будущее. Правда, совсем на другом поприще, но это уже частности… В твоей большой и, мягко говоря, небезгрешной биографии есть немало темных мест, которые я желал бы прояснить – с пользой для нас обоих.

– Да я, собственно, тоже. Боюсь только, что это будут разные места из моей биографии, – выговорил Каледин и застучал зубами. После того, как он искупался в ледяной воде Татарского пролива, никак не мог согреться. Лагин это увидел, протянул фляжку:

– На, хлебни.

Каледин сощурил глаза и, хищным движением перехватив предлагаемую выпивку, двумя мощными глотками почти уничтожил содержимое фляги. По жилам побежало долгожданное тепло. Весело и зло ухмыльнулся, когда перебросил сосуд обратно Лагину:

– Сказать, что пил с замминистра Госконтроля СССР, – не поверят.

– Уж лучше б не поверили. А то по их понятиям получается, что я тебя прикармливаю. Ладно. Я слышал, что произошло на барже. То, что там было, по сути, мало чем отличается о того, что спорадически происходит во всех лагерях ГУЛАГа. В последнее время все чаще. Ширятся, ширятся сучьи войны, Каледин. А ведь я не зря говорю о темных пятнах в твоей биографии. Многого не знаю даже я сам: слишком много документов пропало, да вот, например, сгорело в том эшелоне на Байкале. Или пропало в Желтогорске. Кстати, на следующий год после твоего осуждения все архивы Желтогорского суда сгорели. Не уцелело ни бумажки.

– И что?.. – глухо выговорил Каледин. – Что это меняет-то?

– Да теперь, конечно, ничего. Самое худшее, что ты мог сделать, ты к тому времени уже сделал.

Лед искривил рот:

– Да ну? Я, кажется, еще тогда, на следствии, говорил, что не убивал Паливцева. Но сейчас не вижу смысла повторять это вам. Все равно не поверите. Да и ничего это не меняет, как вы тут уже верно заметили.

– А что мне тебе верить? На тот момент у меня на руках были все доказательства того, что убивал Паливцева именно ты. Тем более я сам задержал тебя на месте преступления. При попытке к бегству. Одно это бросало на тебя самые тяжкие подозрения…

– Вы сидите тут со мной, чтобы ворошить прошлое двадцатилетней давности? – перебил собеседника Каледин.

– А ты не шуми! Не торопись. Уже после суда появились новые улики, которые могли полностью пересмотреть картину происшедшего там, у дома Паливцева. Нашли следы засохшей крови в доме. Судя по характеру следов, Паливцева ударили ножом еще там. Ты в дом не заходил, это я знаю точно. Значит, Леву ударил ножом кто-то другой.