– Я те щас пощекочу! – гаркнул Солод, и гибкий, стремительный Гавана отлетел от него, как извивающийся угорь. – Я таких, как ты, на фронте хорошо пощекотал, особенно кто за власовцев воевал!

И вот тут стало тихо.

Большой Маст сощурил свои и без того маленькие глазки и произнес:

– Ты что – воевал?

Солодкин, которому не было никакого смысла искажать смысл уже сказанного, увиливать и запираться, ответил:

– Да. Воевал.

– Брал в руки оружие за эту сучью власть? Ты че? Знаешь, кто ты после этого? Ты даже не порченый фраер. Ты даже не олень. Ты – сука!

– Это почему же я сука? – глухо выговорил Солодкин.

– Форму с погонами ихнюю ты носил? Носил. Оружие, ими выданное, в руки брал? Брал. Стрелял. А было бы нужно, ты и на воров пошел бы конвоем или кровавой управой? Если бы сказали на этап гнать блатных – подчинился бы приказу, погнал бы? Ты ж в погонах, стало быть, обязан подчиняться уставу? Обязан!

Солодкин еще пытался решить вопрос мирно. Он стиснул зубы и наконец произнес:

– Почти вся армия маршала Рокоссовского состояла из таких же, как я, – мотавших срок и досрочно освобожденных для мобилизации на фронт. Да что солдаты, сам маршал, говорят, на фронт пошел из ГУЛАГа. Мы воевали против немцев. А вы видели, что они творили? Вы видели, что они сделали с оккупированными землями? У вас у многих есть родня на Украине, в Белоруссии, в Подмосковье, а еще – где-нибудь под Курском или Смоленском, – тихо продолжал Солод. – И что же, за то, что я отомстил за убитых, за замученных, за сожженных, расстрелянных – я выхожу ссученным, что ли?

– А по какому закону ты мстил? По какому закону ты воевал? По воинскому уставу, утвержденному Советской властью. Ну, так если тебе с ней по пути – и живи по их, советским законам. А у нас свои, блатные. И ни один блатной не станет делать что-то в интересах государства, – холодно, обстоятельно и практически без вкрапления жаргона пояснил Большой Маст. – Не в ту масть ты попал, дружок. Если идейный – ступай к оленям. А вот за то, что ты тут при людях блатыкался, плутовал, косячил, строил из себя вора и играл с вором как вор, – мы тебя накажем.

И огромная рука Большого Маста выстрелила со стремительностью, какую трудно было заподозрить в этой здоровенной конечности – и пальцы вора сжались на горле Солодкина.

Единственное, что мог противопоставить Солод Мастодонту – это свою ловкость, свою смекалку, свои боевые навыки. Но сейчас, когда колоссальная сила смяла его горло и по капле, как воду из губки, выдавливала жизнь, Солод оказался бессилен. У него вылезли на лоб глаза, на лбу вздулись мучительные синие жилы. Воры молча наблюдали, как на их глазах убивают человека. Собственно, не в первый раз они видели подобное. И тут Саня Кедр сделал один предостерегающий жест, другой… Однако его не послушали: Лед, отстранив старающегося всячески отсоветовать его вмешательство в дело, широко шагнул на Мастодонта и коротенько, почти без замаха, ударил того тыльной стороной ладони в висок. Со стороны это выглядело довольно невинно – словно один приятель легонько, по-дружески, подтолкнул другого – однако огромный Мастодонт вздрогнул всем телом, разжал руки на горле Солода и стал валиться на бок. И упал бы, не подхвати его тот же Кедр и расторопный Гавана.

Вот тут тишина стала поистине гробовой.

Медленно поднимался на ноги с помощью все тех же Сани Кедра и Гаваны Большой Маст, сопел, багровел, сжимал кулаки…

– Ты чего? – прохрипел он. – Ты чего, Лед, обурел, что ли? Попутал? За суку впрягся?

– Он не сука. О том, ссучился человек или нет, решает правилка, а не один вор. Ты все решил за всех, – ответил Лед. – Это не по закону.

– А ты про какой закон сейчас говоришь? Или, может, хочешь на его закон перейти? – Взбешенный Большой Маст мотнул тяжелой головой и тяжело, по-бычьи, глянул исподлобья. – А то ты у меня быстро поцелуешь железо и станешь сам… как он…

– Ты чего, окстись, Маст, Лед – правильный вор, чего ты на него буром-то прешь? – быстро шепнул ему Саня Кедр. Но тот уже сорвался, зарвался и не желал слушать совершенно:

– Ты что же это… из-за ссученного поднимаешь руку на своего?.. Не боишься зашквариться, Лед?

– Зашквариться можно на параше или с опущем бархатным, – быстро ответил Илья. – Надеюсь, ты не имеешь отношения ни к тому, ни к другому, уважаемый.

Вот это был откровенный вызов. Не все поняли, что же подвигло Льда сказать такие слова самому Мастодонту.

Большой Маст протянул руку ладонью вверх, и Саня Кедр вложил в нее ножи.

– Выходи, – кивнул Мастодонт бледному Каледину. – Сочтемся…

Когда мы были молодыми, яростными и порой носили другие имена… – холодно повторил Каледин.

– Ну отчего же, – вступил в разговор Борис Леонидович, – я сохранил свое имя в неизменности. И документ имеется. Вот, пожалуйста: Вишневецкий Борис Леонидович, русский, 1894 года рождения…

– Да уж, вы не меняетесь. Все тот же вечно молодой учитель истории. Нестареющая мумия нашей юности, – усмехнулся Каледин. – Хотя теперь речь не о юности. Правда, печально, что приходится все больше бороться с призраками родом как раз оттуда.

– Да ты сам призрак, Илья, – сказал Вишневецкий, – номинально ты мертв. Сгорел, застрелен, замучен. Да вот и твой убийца стоит, – кивнул он на Снежина, который, щуря и без того узкие глаза, рассматривал на свет бокал с вином. – Типичный такой убийца. А главное – настоящий.

– Конечно, настоящий, – сказал Снежин. – Иначе не вернулся бы с войны. Илья, – повернулся он ко Льду, – а теперь все-таки, наверно, объясни нам, что к чему. А то во всей этой истории фигурирует куда больше трупов, чем ясных мест.

– Ну, трупы… Без них – никак. В конце концов, большую часть накидали не мы. А те, что сгорели там, на серпантине, давно уже нарывались. Сережа-мордвин думал, что держит меня в руках: он увидел меня в Калуге вместе с майором Санаевым, а потом как-то узнал, что мы вместе воевали… что Санаев, тогда еще в звании капитана, получил в свое командование штрафную часть, где был я, где был покойный Саша Солодкин, где вот потом оказался Снежин. Сережа не стал сразу сливать меня воровскому правилу, тем более для того, чтобы обвинять вора в законе в том, что он сука, нужно иметь очень хорошие доказательства. Сережа посвятил в это Саву – того, толстого, о ком он говорил, будто тот отбивал любовниц у самого Василия Сталина. Насчет любовниц Сталина ничего не скажу, а вот почки он отбивал на самом деле знатно. Умел, знаете ли, народец пощупать… Эти блатари вообще нутром чуют в людях слабину.

– Ты говоришь о них так, как будто не имеешь к ним никого отношения, хотя, между прочим, коронован и номинально принадлежишь к элите этого мира, – заметил Борис Леонидович.