Немецкий самолет направился к широкому и глубокому оврагу.

Лене показалось, что он сбит. И он погнался за врагом, решив для полной уверенности добить его.

Впереди стеной возвышался противоположный край оврага. Казалось, «юнкере» вот-вот в него врежется. Но летчик неожиданно резко вывел самолет из оврага — пролетел «впритирку» к противоположному краю.

Леня успел дать по нему еще очередь. И вдруг услышал треск, приглушенный шумом мотора. Сердце у него сжалось: что-то произошло с его машиной. Самолет начал терять скорость. Мотор сильно трясло. Леня понял: он винтом задел край оврага.

«Юнкерс» исчез из виду. Амелину пришлось возвращаться на аэродром. Обидно было после такого напряженного поединка упустить врага. Впрочем, Леня был уверен, что улетит он недалеко и где-нибудь упадет.

— Я бы ему не дал уйти, да со мной беда случилась. Думал, в овраге себе могилу найду, когда зацепил винтом за край. Пришлось с землей поцеловаться. Машину жаль…

Он даже не договорил от огорчения. Но техники стали его успокаивать, обещая быстро ввести самолет в строй.

…А в это время на КП пришло донесение, что «юнкерс» упал, пролетев восемь километров на бреющем над оврагами. Экипаж взят в плен.

Оказывается, гитлеровцы намеревались доставить в район Орла важные документы о взаимодействии немецких авиационных группировок. Попутно они выполняли разведку.

Мы горячо поздравляли Амелина с победой.

В Танеевке мы жили по эскадрильям в землянках, у стоянки своих самолетов. По вечерам однополчане охотно заходили в землянку нашей третьей эскадрильи. Оттуда то и дело раздавался дружный смех. И всем было понятно, что снова придумал какую-нибудь шутку любимец полка — Вася Пантелеев.

Характер у него был веселый, неунывающий, и шутил он беззлобно. Как сейчас вижу его открытое лицо, ямку на подбородке, живые смеющиеся глаза.

Мы его потеряли через несколько дней после встречи Амелина с разведчиком.

В тот памятный день была отремонтирована машина Василия, получившая повреждение в воздушном бою. Пантелееву так хотелось, чтобы она поскорее вошла в строй, что он не дал механику как следует проверить мотор на земле. Не послушав уговоров, решил опробовать самолет в воздухе, поскорее облетать. Во время взлета мотор отказал. Местность не позволила Василию произвести посадку. Самолет упал в овраг и разбился. Да, механик Виктор Иванов настоял бы на своем, не выпустил самолет в воздух.

Всех потрясла гибель Пантелеева. Особенно горевал Кирилл Евстигнеев — они с Василием были закадычными друзьями. Долго мы стояли у могилы Пантелеева, засыпанной полевыми цветами. Уже смеркалось. Тихо переговариваясь, однополчане возвращались на аэродром. Амелин обнял Евстигнеева за плечи и сказал:

— Пойдем, Кирюша! — Потом обернулся ко мне: — А ты?

— Сейчас догоню, — ответил я.

Все ушли. Еще печальнее, еще тяжелее стало у меня на душе. Я думал о погибших друзьях. Вспоминал Солдатенко, Габунию, Пахомова, Гладких, Гавриша, Мубаракшина, Андрианова, Пантелеева… Думал о них неотступно, чувствуя, как нарастает во мне, заслоняя все другое, неукротимая жгучая ненависть к их убийцам — немецко-фашистским захватчикам. Не знаю, долго ли я еще простоял у могилы друга, размышляя о том, сколько горя и мук принесли фашисты нашему народу…

И я решил дать торжественную клятву здесь, на могиле Василия Пантелеева, — клятву отомстить за восемь погибших боевых друзей и сбить восемь вражеских самолетов.

Я достал пистолет и выстрелил восемь раз подряд. И вдруг услышал тревожные голоса: кто-то звал меня. Сбежались товарищи.

— Ты что стреляешь? Что случилось?

Я никому не сказал о своей клятве. Пожалуй, и лучшие друзья могли бы сказать, что сначала надо пройти испытание боем, а потом уж давать клятву.

Объяснить же все то, что я перечувствовал и передумал у могилы Пантелеева, было трудно. И я сказал, что отдал последний долг нашим погибшим товарищам.

Друзья словно угадали мои мысли — кто-то заметил:

— Впереди большие бои. Мы еще отомстим…

На следующий день у нас в полку проводился необычайный разбор. Разговор шел о тяжелом летном происшествии — гибели Василия.

— Это не боевая потеря, а несчастный случай, — говорил командир, — и он должен послужить нам уроком. Именно в авиации надо помнить поговорку: «Семь раз отмерь — один раз отрежь». Семь раз проверь на земле материальную часть. Убедишься, что самолет в полном порядке, тогда уж и проверяй в воздухе.

…В последующие дни мы вылетали на разведку, на прикрытие войск севернее Белгорода, отражали налеты вражеской авиации. Но счета открыть мне не удалось.

Снова перелетаем.

Мы — в Чернянке, на восточном берегу реки Оскол, километров на 80 дальше от линии фронта.

С нового аэродрома вылетаем на прикрытие войск северо-восточнее Белгорода, железнодорожной ветки Старый Оскол — Валуйки. В одном из таких вылетов погиб комэск Александр Христофорович Гомолко.

Он начинал вместе с нами, много раз, хоть и недолго, водил нас в бой, был хорошим командиром, хорошим товарищем. Похоронили мы его в Новом Осколе.

— Сколько потерь!.. Как же воевать будем? — говорили летчики.

Еще чаще стал с нами беседовать парторг Беляев, старался подбодрить, и это ему всегда удавалось.

— Вот прибудет пополнение, начнутся бои — вы за погибших товарищей отомстите, — говорил он. — Голову не вешать! Да и скоро, вероятно, станете офицерами и должны будете еще тщательнее совершенствовать боевую выучку, драться еще искуснее.

И вот наступил день, памятный для летчиков, старшими сержантами зачисленных в полк. Мы выстроились у КП, нам прочли приказ, и Подорожный, поздравив нас, сказал:

— Советский офицер должен быть олицетворением честности, храбрости, беспредельной преданности Родине, Коммунистической партии. Высоко несите это звание!

Многого мне еще недоставало, чтобы стать настоящим офицером Военно-Воздушных Сил, испытанным боевым летчиком, хотя у меня на счету уже было тридцать боевых вылетов. Я это понимал и часто вспоминал слова Солдатенко: «Боевые качества куются постепенно».

Командиром нашей третьей эскадрильи был назначен старший лейтенант Федор Семенов.

Он молод, но уже бывалый летчик. На лице и руках комэска — следы ожогов, но не таких сильных, как были у нашего бати. На груди тоже два ордена Боевого Красного Знамени и медаль «За отвагу». Роста он среднего, плечист, походка быстрая. Во всем облике что-то удивительно располагающее, внушающее уважение.

Подорожный представил полку нового командира эскадрильи. Семенов внимательно и доброжелательно оглядел нас; не рисуясь и не скромничая, рассказал о своих боевых делах. Говорил он спокойно, продуманно: