она сказала отцу? Он об этом знает? Он согласен? А что насчет Сато-ши? Нет, он понимал не больше моего.

У меня из груди вырывается долгий вздох, почти всхлип. Здесь все девушки юны и не замужем. Можно ли сделать вывод по рассказам Айко и Чийо, что и они тоже вынашивают детей смешанных кровей? Этих детей и за людей-то не держат, потому что в их жилах не течет чистая японская кровь.

От этих мыслей кровь стала закипать в моих жилах.

Бедная Йоко. Бедное дитя.

И тут мой взгляд падает на огромный, как шар, живот Джин. Если невежество — мать подозрений, то чем становится знание истины, когда оно эти подозрения подкрепляет?

— Джин, сколько тебе лет?

Она бросает на меня робкий взгляд.

— В прошлом месяце исполнилось тринадцать.

У меня обрывается сердце. Она ненамного старше Кендзи. Мне почти восемнадцать, всего-то на пять лет старше, но они и составляют разницу между подростком и женщиной. Пять лет в этом возрасте — это целая жизнь.

— А отец? — я заставляю себя произнести эти слова.

Ее губы начинают двигаться, но не слышно ни одного звука. Она словно проглатывает их и качает головой. Ее глаза невидяще смотрят куда-то вперед.

Я подвигаюсь ближе к ней и наклоняюсь к ее лицу.

— Ты можешь мне довериться, Джин.

— Я говорила «нет», — произнесла она чуть слышно. Ее пальцы то сжимались в кулак, то расслаблялись. — Вот почему я теперь молчу. Какой смысл разговаривать, когда тебя никто не слушает?

— Я тебя слушаю! — я ненавижу жалость, которая звучит в моем голосе, но она нарастает внутри меня, грозя хлынуть наружу.

Джин смотрит на свой живот, словно прочитав мои мысли, ее милое личико искажается в гримасу.

— Мама говорит, что этот ребенок дан мне в наказание. Он меня не отпустит и родится, чтобы я была вынуждена посмотреть на его издевающееся бледное лицо и злые глаза хотя бы еще один раз.

Я выпрямляюсь и говорю со всей уверенностью, на которую способна:

— Этот человек поступил с тобой плохо, Джин, и то, что он иностранец, не имеет к этому никакого отношения. А твой ребенок невинен.

Ее глаза наполняются влагой, но наружу не капает ни единой слезинки.

— Тебе повезло, Наоко. У тебя достойный муж, и у тебя родится хороший ребенок, — тут она морщит лоб. — Так почему же ты здесь?

Я не отвечаю, потому что не собираюсь здесь оставаться.

* * *

Матушка Сато уехала, и все тут же пользуются ее отсутствием. Айко причесывает Чийо в ее комнате, и они болтают о музыке и кино, а Джин сидит в одиночестве и читает. Только Хатсу занимается своими обязанностями.

Я составляю план бегства.

Проходя мимо Хатсу, я киваю и отодвигаю в сторону основную дверь, сказав, что мне нужен свежий воздух. Обувшись, я бросаю еще один взгляд на Хатсу и потихоньку выхожу на террасу. Яркая улыбка солнца заставляет меня сощуриться. Прекрасный день после такой страшной ночи и неприятного утра.

Чтобы не вызывать подозрений, я начинаю обрывать веточки у вечнозеленого куста, а потом иду вокруг дома, словно прогуливаясь.

Шурша травой, я приближаюсь к тропинке, по которой пришла сюда. У меня защекотало в носу, но я стараюсь сдержаться и не чихнуть. Бросив очередной взгляд через плечо, я понимаю, что у моего представления нет публики, и я решаюсь.

Я иду домой.

Вместе с Хаджиме мы придумаем, как поговорить с отцом и что делать с Кендзи. С бабушкой же будет совсем другая история, мне есть что ей сказать.

Мой чемодан остался в моей комнате, но он мне не нужен, без него можно прожить. А вот без этого ребенка — нельзя. Я ускоряю шаги, я могу думать только о недавних событиях. Вопрос Джин «Почему ты здесь?» был здесь самым важным. Потому что ответ на него объяснял смятение заведующей Сато, когда она увидела Сатоши. И ее желание обсудить «кое-что» с бабушкой. Но что изменит это мое понимание?

Я не собираюсь оставаться, чтобы это выяснить.

Я оступаюсь, и у меня подворачивается лодыжка, поэтому я замедляю шаги, стараясь идти осторожнее.

Высокие деревья над моей головой смыкают ветви, образуя зеленый полог. Здесь, укрытая в их тени и вдали от дома, я впервые за это время дышу свободно. Скоро должен быть мост, а там и ворота недалеко.

Спускаясь по берегу, я поскальзываюсь и хватаюсь за ветку, чтобы не упасть. До меня доносится журчание воды, и я замечаю мост.

На мосту я останавливаюсь, чтобы отдышаться и посмотреть на карпа. В голове у меня полная сумятица. Я не игрушка, чтобы хранить меня в коробке. Я живая девушка и живу в реальном мире, я понимаю, как он устроен. Да, здесь есть несправедливость, даже внутри моей семьи без нее не обошлось. Есть мой отец, военный в отставке, с радикальными взглядами на жизнь, обаасан, самоуверенная и категоричная, и Таро, ослепленный националистическими идеями.

Но у меня своя жизнь: я люблю, выхожу замуж и ношу ребенка американца, несмотря на все эти обстоятельства.

Может быть, я тоже упряма, как отец, но сердце у меня мамино. Иначе как бы я смогла отдать его Хаджиме ? Моя грудь вздымается от тяжелого дыхания.

Я должна отсюда выбраться.

Впереди я вижу бамбуковый забор с черными переплетениями. Я приподнимаю деревянную щеколду и толкаю калитку, но она не двигается. Я толкаю снова. Никакого результата. Она лишь качается под моим напором.

У меня ускоряется пульс. Почему она не открывается? Я давлю на нее бедром, но калитка лишь прогибается сильнее, не двигаясь с места. Меня охватывает паника. Я оцениваю высоту забора, потом его длину. Может быть, мне пойти вдоль него? Или перелезть? Обеими руками я хватаюсь за перекладины калитки и трясу ее изо всех сил.

— Не получится.

Я вздрагиваю и разворачиваюсь. Хатсу.

— Ты следила за мной?

Она выходит вперед, чтобы я ее видела.

— Матушка Сато запирает калитку снаружи, когда уходит, — говорит она, подходя. — Обычно замок висит внутри.

В страхе я отступаю назад.

— Она говорит, что это чтобы сюда не заходили чужие, но все знают, что она делает это, чтобы удержать нас внутри, пока ей не заплатят.

Не отдавая себе отчета, я начинаю двигаться вдоль забора, толкая его планки, в поисках слабого места.

Я здесь не останусь.

— Забор же не может огораживать весь этот участок,