* * *

Осенью 1896 года, будучи проездом в Эксе, Золя не захотел встречаться с «неудачником» Сезанном. Правда, незадолго до этого, в мае, он написал статью о весеннем Салоне, в которой упомянул — не без недомолвок, не делающих ему чести, — и о своём старинном друге: «Минуло тридцать лет, мой интерес к живописи слегка поостыл. Я рос практически в одной колыбели со своим другом, своим братом Полем Сезанном, большим, но не слишком удачливым художником, чей талант оценили лишь сейчас».

А тем временем талант «не слишком удачливого художника» привлекал к себе всё большее внимание молодёжи, не скрывавшей своего восхищения этой таинственной фигурой, этим мэтром, чья популярность неуклонно росла. В 1896 году, скорее всего весной, Амбруаз Воллар предпринимает поездку в Экс, чтобы наконец лично познакомиться с художником и раздобыть у него несколько новых картин. Мадам Сезанн и Поль-младший тоже поспешили в Прованс, они не хотели пускать столь важное дело, как визит торговца картинами, на самотёк.

Воллар с большой теплотой рассказывал[226] об этой своей поездке в Экс, о том приёме, который оказал ему Сезанн, об исключительной любезности художника, но и о его внезапных приступах гнева, случавшихся, если кто-то имел неосторожность упомянуть при нём имя Гюстава Моро[227], этого «профессора», представителя ненавистной ему категории людей: «Все эти профессора-преподаватели мерзавцы, кастраты и посредственные художники, все они трусы и ничтожества!» В Эксе Воллар времени даром не терял. Мастерская Сезанна в Жа де Буффан потрясла его своим видом: там был неописуемый беспорядок, кругом валялись исколотые ударами шпателя холсты — для художника это было обычным делом. В саду на вишнёвом дереве раскачивался на ветру зацепившийся за ветку натюрморт. Потрясающая расточительность! Воллар начал розыски сезанновских работ в городе. Когда он собирался в Экс, ему рассказывали, что там картины Сезанна буквально на каждом шагу. На деле всё было не совсем так. Кроме того, местные жители оказались людьми весьма недоверчивыми. «Из самого Парижа приехать в Экс ради картин этого Сезанна? Что-то тут нечисто!» Эксские художники, мнившие себя гениями и писавшие добротные, «красивые» полотна, наперебой предлагали их Воллару. Один из них даже придумал писать свои картины поверх творений Сезанна; по его словам, он слишком хорошо относится к художнику и таким образом пытается уберечь от лишних насмешек. Однажды Воллару удалось через посредника напасть на след нескольких полотен Сезанна, завалявшихся среди всякого хлама в доме одной пожилой супружеской пары. Он явился к ним, чтобы заключить сделку, но наткнулся на настороженность и подозрительность хозяев. Правда, их настроение тут же изменилось и лица расплылись в улыбках, стоило маршану показать им банковский билет достоинством в тысячу франков, которым он собирался расплатиться за картины. «Ну и псих же этот парижанин! Что ж, каждый сходит с ума по-своему». Можно сказать, они даже сделали ему напоследок подарок: уходя от осчастливленных им стариков, Воллар в спешке забыл один из пейзажей, но спохватившиеся хозяева окликнули его и подали в окно оставленную вещь[228]. Вот оно, простодушие! Были же времена…

* * *

Часть лета 1896 года Сезанн провёл с женой и сыном в Таллуаре, на берегу озера Анси[229]. Отправился он туда по настоянию Гортензии и Поля-младшего и отчаянно скучал там так же, как в Швейцарии. Спасаясь от скуки, делился Сезанн с Солари, он писал картины. Точнее, одну картину — «Озеро в Аннеси». Мастерски выполненное полотно с видом озера, без сомнения, стало большой удачей художника: созерцание этого спокойного пейзажа настраивает на романтический лад. Виртуозная техника, с помощью которой Сезанн передаёт множество оттенков перетекающих друг в друга синего и зелёного и подчёркивает массивность возвышающихся над озером скал, знаменует вершину его творчества.

В конце лета он ненадолго приезжает в Экс, а оттуда отправляется в Париж, где принимается за поиски новой мастерской. Находит он её «на расстоянии ружейного выстрела от Сакре-Кёр[230] с её рвущимися в небо башенками и колоколенками», как поэтически описывает он это место поэту Гаске. Строительство этой церкви, напоминающей своим видом пирожное, началось в 1875 году, но пока она всё ещё оставалась в лесах. Сезанн взялся перечитывать Флобера. Эти два гения — один родом из Экса, второй из Круассе — принадлежали к одной породе людей.

Вокруг художника начала сплачиваться молодёжь, пришедшая на смену поколению его друзей-ровесников. Следом за Иоахимом Гаске, сыном Анри, с Сезанном сблизился сын Филиппа Солари Эмиль, навестивший его в Париже. Эти молодые люди самоотверженно пропагандировали его творчество. Благодаря усилиям Иоахима Гаске две картины Сезанна были «благосклонно приняты» господином Дюменилем, профессором философии, преподававшим в Эксском университете. Ох уж эти профессора! И где их только нет? Но коли приходится действовать через них… «Может быть, я появился на свет слишком рано, — скажет как-то Сезанн Гаске. — Я больше художник вашего поколения, чем своего».

Картины Сезанна вновь стали дорожать, но разброс цен был довольно значительным. В ноябре друг Сезанна Ренуар купил у Воллара две работы Поля, «Красные скалы, лиловые холмы» и «Идилию», написанную ещё в юности, по две тысячи франков за каждую. Но в январе тот же Воллар продал четыре его полотна по цене от 400 до 700 франков.

В феврале 1897 года в Люксембургском музее открывается новый зал, отведённый под картины импрессионистов из коллекции Кайботта, завещанной им государству. По уже сложившейся традиции часть публики и кое-кто из художников встречают это событие шквалом негодования и оскорбительными выпадами. Один из критиков, этакий смельчак, не решившийся подписаться под пасквилем собственным именем, утверждал, что «это собрание отбросов, выставленное в национальном музее на всеобщее обозрение, позорит французское искусство». Даже несмотря на запрос в Сенат, посланный радеющими за святые ценности Отечества и Искусства, это уже были затихающие арьергардные бои, время ретроградов безвозвратно уходило в прошлое.

Сезанн чувствовал себя безмерно усталым. Зимой 1897 года жесточайший грипп почти на месяц приковал его к постели. С помощью сына он перебрался с Монмартра на улицу Сен-Лазар. Жизнь в Париже становилась для него всё более тяжким испытанием. Он терпеть не мог шума и многолюдной суеты. В мае он уехал из Парижа в Меннеси, что в департаменте Эссон, а оттуда в конце месяца отбыл на родину, в свой эксский приют отшельника.