Происшествиями придворная жизнь не изобиловала. Обеды являли собой довольно тягостное зрелище. Изредка королева желала отужинать наедине с мужем, обычно же за стол садились придворные дамы и шталмейстеры. Но какой тут обмен остротами, если приходилось постоянно следить за языком? Флирт с соседкой был запредельной дерзостью, на которую мало кто отваживался. Приходилось сосредоточенно жевать, подавляя зевоту.

Ораторское искусство королевы так и не сдвинулось с мертвой точки, которую некогда отметил Гревилл, принц же предпочитал обсуждать политику или искусство, а не свежие сплетни. Собеседник ему в принципе был не нужен. Впрочем, если кто-то допускал ошибку в немецком, принц с удовольствием ее исправлял. Общество джентльменов заметно тяготило Альберта, и, надышавшись дымом сигар, он стремился поскорее улизнуть из мужской компании и присоединиться к дамам. Точнее, к жене.

Представления ко двору, когда дворянкам и дочерям джентри выпадала возможность увидеть королеву, тоже не искрились весельем. По такому случаю дебютантки облачались в белые платья с длинным шлейфом, а прическу украшали плюмажем из страусовых перьев, чтобы монарх сразу же мог заметить их в толпе. После того как лорд-камергер объявлял ее имя, юная леди приближалась к трону, делала глубокий реверанс, практически приседая на пол, и целовала руку королевы. Затем, грациозно подхватив шлейф, пятилась к двери.

В действительности девушки часами подпирали стену, прежде чем им удавалось мельком увидеть королеву. Из набитого битком зала они возвращались с измятыми платьями и грязными шлейфами. «Нельзя ли подавать барышням напитки?» – вопрошали заботливые маменьки. Но королева никому не делала поблажек. Прием в королевской гостиной – это не вечеринка, где вам нальют лимонад. Ради встречи с монархом стоит смириться с некоторыми неудобствами.

Тем более что такая почесть оказывалась далеко не всем. Список дебютанток тщательно проверялся, и зерна отделялись от плевел. Если у королевы или консорта возникало хоть малейшее сомнение касательно репутации дебютантки, путь в гостиную ей был заказан.

В 1852 году премьер-министр лорд Дерби попросил Викторию снизойти до семидесятилетней дамы, за которой водился один грешок: будучи особой юной и ветреной, она сбежала из дома со своим приятелем. Молодые люди поженились и уже который десяток лет жили душа в душу. Но Виктория категорически отказалась встречаться со старушкой, поскольку «придворные правила запрещают принимать дам, чья репутация заклеймена позором».

Еще мучительнее скучных вечеров был холод. Августейшие супруги считали свежий, холодный воздух панацеей от всех хворей, поэтому выезжали исключительно в открытой коляске, чтобы надышаться вволю. Ни снегопад, ни дождь, ни даже покушения – ничто на белом свете не заставило бы их пересесть в закрытый экипаж. Наездившись в маминой карете, принцесса Беатриса страдала от мучительных приступов ревматизма. Фрейлины тихо всхлипывали и терли обмороженные щеки. «Ветер был таким холодным, что мое лицо сначала посинело, потом побагровело, и к ужину я выглядела так, словно беспробудно пила целую неделю»[137], – негодовала одна из страдалиц.

* * *

Ступенькой ниже фрейлин стояли костюмерши (dressers) и гардеробщицы (wardrobe maids). Чтобы совладать с гардеробом королевы, требовалось как минимум семь горничных. В отличие от придворных дам они не развлекали королеву беседой, а работали не покладая рук.

Гардеробщицы вставали спозаранку и готовили наряды королевы, которые следовало достать с полок и как следует выгладить – королева не терпела непорядка. Чтобы подобрать подходящий наряд, нужно было планировать загодя и сверяться с календарем ее величества. Дежурная гардеробщица держала в голове официальные встречи, поездки, дни рождения и особенно похороны, ведь в этом случае требовалось приготовить траур.

В 1851 году Виктория призналась леди Каролине Баррингтон, что за последние три-четыре года почти девять месяцев из двенадцати ей приходится носить черное. Стоило скончаться какому-нибудь троюродному кузену, как весь двор погружался в траур, что вызывало закономерное неудовольствие фрейлин. За неимением других забав они переводили деньги на обновки, а тут их лишали даже этой последней радости. «Ну вот, скончалась эта гадкая королева Сардинии», – писала молоденькая фрейлина в 1855 году и горько оплакивала не ее, а свои «хорошенькие разноцветные платья».

Каждую ночь в гардеробной дежурила служанка, и ночи, когда Альберт оставался с женой, не были исключением. А поутру одна из гардеробщиц или костюмерш помогала ее величеству одеться, пока другие занимались шитьем в гардеробной комнате при спальне королевы. Вечером нужно было сложить наряды королевы, не измяв нежный шелк и не порвав кружево. Выходных горничным не полагалось, пара свободных часов в день – максимум, на что они могли рассчитывать.

Костюмерши шили наряды королеве или расставляли ее платья во время бесконечных беременностей. Учитывая активный образ жизни Виктории, одежда пачкалась постоянно – то отпечатки собачьих лап, то пятна травы, то брызги из-под конских копыт. Каждое пятнышко требовало внимания, ведь королева меняла наряды не так уж часто. Альберт презирал рабское следование моде и отвадил жену от парижских туалетов. Так что костюмершам приходилось проявлять смекалку, чтобы одевать королеву в соответствии с ее высоким статусом, но при этом без излишеств.

Фрейлина леди Каннинг стыдилась неряшливости своей госпожи, когда сопровождала ее во Францию и в Бельгию летом 1843 года. Гардероб королевы показался ей собранным наспех и совершенно безвкусным. Упражняясь в остроумии, леди Каннинг отмечала, что шляпка королевы «более подходила для старухи лет семидесяти, а ее розовая нижняя юбка торчала из-под муслинового платья».

К 1855 году вкус королевы ничуть не улучшился, и, хотя она приоделась к новому визиту в Париж, французы пришли в ужас от увиденного. Генерал Франсуа Канробер, адъютант Наполеона III, не жалел сарказма, описывая ее костюм: «Несмотря на жару, она надела огромный капор, отделанный белым шелком, с длинными лентами, свисавшими сзади, и перьями марабу на макушке… Накидка и парасоль мрачного зеленого оттенка совершенно не гармонировали с пышным белым платьем. Поставив ногу на ступени, она приподняла юбку, и без того весьма короткую (по английской моде, как мне было сказано), и я увидел, что ее туфельки были крест-накрест повязаны черными лентами вокруг щиколотки. Но мое внимание было полностью поглощено увесистым предметом, болтавшимся на ее руке: это был огромный ридикюль, вроде тех, что носили наши бабушки. На белом шелке или атласе золотыми нитями был вышит толстый пудель»[138].

Фрейлина Сара Тули в своих мемуарах рассказывает о том, как свита королевы столкнулась с шотландским пастушком посреди овечьей тропы:

«– Поди с дороги, леди, будто не видишь, что овцы пройти не могут! – завопил он и, увидев, что его слова не произвели должного эффекта, выкрикнул еще громче: – Да отойди ж ты, кому говорят, пусть овцы пройдут!