По мере того как Гарс растворялся во мгле, Оксфорд выступал из мглы, становился все более реальным – уже не город из сна, а настоящий, с библиотеками, магазинами, кафе. Как раз сейчас Грейс и Людвиг находились в пустой комнате на втором этаже домика на Ролинсон-роуд, в жилище, которое университет предполагал сдать им за небольшую плату. В их пользование отдавали целый этаж викторианского домика из красного кирпича. Внизу жила симпатичная старушка, некая мисс Торрингтон, в свое время сражавшаяся за право женщин на образование. Она успела уже побеседовать с Людвигом о Сократе. За окном, в которое они сейчас смотрели, лежал аккуратный квадратный газон, окруженный красным кирпичным забором; там же росли две черешни, по словам мисс Торрингтон, изумительно цветущие весной. Дальше тоже росли деревья, виднелись другие дома, другие лужайки. Все такое маленькое, миниатюрное, аккуратненькое, почему-то с волнением подумал Людвиг. Вот, значит, где предстоит начать семейную жизнь – среди черешен, среди поросших мохом кирпичных стен, за окнами классической формы и размера. Не слишком ли крохотно для мира, в котором он мечтал поселиться вместе с Грейс? Но Грейс, казалось, именно эта миниатюрность и восхищала, и ее радость передавалась и ему. Ее все приводило в восторг – и цветной кафель в гостиной, и витражи на лестничных окнах, и крохотные скалки в саду перед домом, и задвижка в калитке, и кошка мисс Торрингтон.

Накануне вечером, представленные самим Эндрю Хилтоном, они присутствовали на торжественном обеде в колледже и сидели не где-нибудь, а за профессорским столом. Накануне Грейс все повторяла, что от робости не сможет сказать ни слова. Но во время обеда без устали болтала с ректором, и оба смеялись все время. Перебрасывалась репликами она и с Эндрю Хилтоном и еще с несколькими преподавателями, не исключая философа Макмарахью. Позднее в тот же самый вечер, рассуждая с Эндрю о триремах, Людвиг расслышал, как Грейс и Макмарахью запальчиво обсуждают, как лучше удалять винные пятна со скатерти. Когда он наконец проводил Грейс в отель, она сказала: «Мне кажется, я полюблю Оксфорд не меньше, чем ты». И он обрадовался. Вернулся затем целомудренно в свой колледж и выпил в обществе Эндрю еще одну бутылку вина. Они решили в зимнем семестре вместе читать лекции об Аристофане, чему Людвиг по-настоящему обрадовался. После этого Эндрю прочитал несколько очень остроумных и вместе с тем неприличных стихотворений по-латыни. Людвиг не помнил, как заснул, и проснулся с головной болью.

Глядя сквозь пыльное стекло, он подумал: вот Оксфорд, вот и Оксфорд. Тут его разум будет жить и развиваться в тишине и истине. И на минуту ощутил близость к сладостному обмороку, почти физическое чувство счастья, не имеющее никакого отношения к его хорошенькой невесте.

– Допустим, чтобы сохранить жизнь, тебе пришлось бы зубами держаться за канат, сумел бы удержаться? – спросила Грейс.

– Нет. Что за странный вопрос, киска?

– Я про это разговаривала во время обеда с Макмарахью. Коренные зубы на самом деле очень сильные, и если…

– Киска! Ты ведь зайдешь в Лондоне ко мне, всего лишь для того, чтобы сказать «добрый день» бедному Остину?

– Но ты же говорил, что мне не обязательно.

– Все время думаю о том погибшем ребенке. Мне очень жаль Остина. Одна твоя улыбка могла бы ему помочь. Тебе ничего не значит, а для него очень много.

– Так низко ты ценишь мою улыбку?

– Любимая, ты же хорошо знаешь, что я…

– Людвиг, мы никогда не будем ссориться, правда? Не так, как другие пары, помни, никогда.

– Хорошо, никогда.

– Остин – неудачник. Я боюсь неудачников. Это заразно.

– Мы должны делиться нашим счастьем.

– Я так не думаю. Это очень опасная мысль. Наше счастье – это не сокровище, которым мы владеем и поэтому можем раздавать. Счастье – это сон. Мы и сами еще его не добыли. Не заслужили его. У меня нет ничего, чем я могла бы поделиться с другими. Хочу попросту поймать тебя и удержать. Время великодушных подарков, может, и придет, но позже. Если это позже вообще наступит.

Пыльные доски пола сходились к раме окна, за которым зеленела листва, и дальше виднелись кирпичные домики. Мирный, ухоженный, со всех сторон окруженный стенами садик. Если есть на свете счастье, то оно выглядит именно так. Они будут, лежа в постели, смотреть на осыпанные белым цветом черешни. Грейс права в своем страхе перед богами.

– Мы будем счастливы здесь, – сказал Людвиг. Они перешли в следующую комнату.

– А здесь, – сказала Грейс, – здесь будет детская. Мисс Торрингтон станет няней. Я уже с ней говорила.

Этот странный затуманенный взгляд! Боже правый, подумал Людвиг, неужели она уже беременна!

* * *

Дорина сидела, окруженная своими судьями. Она с трудом сдерживала слезы. Гарс улыбался ей какой-то непонятной улыбкой. Улыбкой, в которой тем не менее не было ничего заговорщицкого. Никакого намека, ничего, что могло бы напомнить Дорине о том поцелуе. Хотя оба помнили, что поцелуй был.

Клер завершила довольно пространную речь. «Итак, моя дорогая, – говорила она, – никак не повредит, а, наоборот, окажется как раз кстати, если ты переедешь к нам. Джордж целиком согласен и тоже тебя приглашает. Остин сможет тебя навещать. Мы о тебе позаботимся. Будем во всем помогать. Сможешь ходить с Остином куда захочешь, возвращаться, сможешь делать что угодно и чувствовать себя в безопасности. Ты будешь нам как дочь, а Остин станет приходить к тебе как твой жених. Я права, Мэвис? Мы обсудили с Мэвис, все обдумали».

– Но я об этом узнала только сейчас, – удивилась Шарлотта.

– Я пыталась к тебе дозвониться, – ответила Клер.

– Телефон отключен за долги.

– Джордж выделит сумму на оплату счета, – заверила Клер. – По секрету от Остина.

– А Остин знает? – спросила Дорина. – О том, что вы меня зовете к себе?

– Еще нет, – ответила Клер. – Нам казалось, первым делом надо сказать тебе, а ему после, когда ты согласишься.

– Он рассердится.

– Ну что ты, Дорин, нельзя во всем слушаться его и думать о том, понравится ему или нет. Отсюда, собственно, и возникают все неприятности. Извини, что говорю так откровенно. Кроме того, – Клер повернулась к Мэвис, – мне кажется, что ему все равно, особенно сейчас.

Она ведет себя так, будто меня здесь нет, подумала Дорина. Как можно так говорить? Понятно, куда клонит Клер. Она взглянула на Гарса – понимает ли он. Но Гарс продолжал улыбаться загадочно-вежливой улыбкой.

Мэвис завороженно смотрела куда-то в пространство большими удивленными глазами. Накануне вечером она лежала в объятиях Мэтью. Больше ничего ему не позволила. Просто долго разговаривали. В следующий раз она уступит ему, отдастся полностью. Может, еще сегодня вечером. Дорина, конечно, обо всем догадалась. Мэвис вернулась поздно. Дорина ждала в одиночестве. Сказала: «От тебя пахнет табаком. Мужчиной пахнет». И больше на эту тему не говорили.