Ему снилось, что он заблудился в темном лесу и что за ним гонятся дети, вооруженные ножами. Деревья расступаются, и он падает в щель между высокими камнями. Он лежит беспомощно, как опрокинутая на спину черепаха, а солнце медленно плавится и растворяется во тьме.

Утром, когда пол еще не прогрелся, а в окна сочился звездный свет, Дон встал, чтобы вскипятить кофе. Подогрел в кастрюльке молоко для Туле, который терпеливо ждал под столом, вывалив длинный розовый язык чуть ли не до пола. Затем Дон принялся рассматривать фотографии, склонившись над столом. Они не нравились ему еще больше, чем вчера, и это неприятие только усилилось при мысли, что они могут иметь хотя бы косвенное отношение к «Черному путеводителю». В конце концов он сунул их в конверт, бросил конверт в ящик стола и начал готовить завтрак.

В понедельник был День труда, и прошел он так же, как и воскресенье. Они начали работу на рассвете и закончили только с наступлением темноты.

Во время вечерних десятичасовых новостей Курт рухнул на диван и уснул с раскрытым ртом. Дон выключил звук, не желая вникать в детали каких-то очередных ужасов, муссировавшихся в СМИ. Он вяло подосадовал, что перестал следить за мировыми событиями – его знания в области внутренней политики ограничивались именем текущего президента, а о программе оного он уже не имел ни малейшего представления; в вопросах же политики внешней он и вовсе чувствовал себя, как рыба, выброшенная из воды. В случае необходимости он, скорее всего, не смог бы перечислить крупные мировые кризисы последнего времени; не смог бы даже сказать, кто сейчас занимает пост премьер-министра Канады. Политическая неразбериха, глобальная нищета, фундаментальная мелочность человечества угнетали Дона, вынуждали его уходить с головой в работу, в написание статей, в книги.

Когда новости подошли к концу, Дон поднялся и направился к кабинету Мишель. Решение вломиться туда возникло спонтанно. За сегодняшний день в нем что-то коренным образом изменилось, что-то, не поддающееся определению. Он подумал о юной жене Синей Бороды, о запертых дверях и грозных предостережениях и слабо улыбнулся. Мишель в образе Синей Бороды выглядела не так забавно, как могло бы показаться.

Дверь была заперта: не для того чтобы закрыть доступ Дону, который и так знал, что трогать вещи Мишель – себе дороже, а в силу закрепившейся привычки, выработанной за годы воспитания шумных и буйных детей. К счастью, Дон знал, что Мишель кладет ключ в декоративное блюдо со старинными и иностранными монетами, всякими пятицентовиками с бизоном на реверсе или рупиями. С момента его последнего посещения ее кабинета прошло немало времени. С тех пор как они начали проводить здесь лето, он входил в эту комнату не больше десяти раз. Мишель не приветствовала посетителей, объявив кабинет своим убежищем. Она оправдывалась тем, что любое неосторожное вторжение может испортить ее нетрадиционную систему документации (разбросанные бумаги и раскрытые книги повсюду, куда ни глянь).

Комната была большой и душной, так что любой специалист по истории XVII века почувствовал бы себя здесь как дома. Церемониальные копья и ножи вкупе со статуэтками из розового песчаника, изображавшими Брахму, Шиву и даосских божеств, привносили в декор кабинета восточно-азиатский и британско-индийский колорит. Мишель как-то попыталась повесить над их кроватью гигантскую маску, символизирующую плодородие и раздобытую у некоего племени аборигенов из глубины австралийского аутбэка, но Дон был решительно против; и маска стояла теперь тут, притаившись в тени у стены, усмехаясь из-за плетеного щита своим ужасным оскалом. В последние годы Мишель воспылала любовью к искусству аборигенов: она собрала коллекцию резных фигурок, рисунков и статуэток, изображавших тощих, призрачных духов времени сновидений, здесь был и аутентичный диджериду (хотя любое племя строжайше воспрещало женщине на нем играть), и бумеранг из легкого отлакированного дерева.

Книги в кожаных и тканевых переплетах заполняли полки, занимавшие всю стену от пола до потолка, громоздились на антикварном столе, вывезенном Мишель из британского консульства в Индонезии, которое, в свою очередь, заполучило его из местного музея, специализирующегося на артефактах времен Ост-Индской компании, так что он вполне мог когда-то украшать кабинет главного управляющего означенной компании. На столе также стоял череп, песочные часы, наполненные белым песком, ноутбук, папье-маше, чернильницы, набор для каллиграфии в тиковой коробке и палочки сургуча. Между грудами книг лежали ворохи карт и листов пергамента.

Бóльшая часть документов была на греческом, немецком и латыни. Мишель коллекционировала научные труды, так же как ее тетушка коллекционировала кукол; значительная доля материалов была приобретена в европейских библиотеках и церквях, а также у частных владельцев; остальные были копиями, которые Мишель делала в свободное от работы время. Дон одновременно испытал детское чувство ожидания чуда и приступ клаустрофобии. Последняя обычно сдерживала его природное любопытство даже эффективнее, чем это могли сделать легкие неврозы Мишель.

Он провел рукой по корешкам книг, снимая с них тонкий налет пыли, пробегая глазами названия, не ища ничего конкретного, до сих пор не понимая до конца, почему он решил порыться в ее вещах и что ожидал обнаружить. Преимущественно это был обычный набор: ничем не примечательные тексты, немалую часть которых он сам для нее и покупал, как, например, «Золотая ветвь». Дальше шли книги, привезенные Мишель из путешествий; главным образом рассказы неизвестных (по крайней мере, не известных Дону) антропологов и отважных исследователей о дальних экспедициях в джунгли и о проживающих в этих джунглях племенах, дополненные иллюстрациями и редкими фотографиями. Но большинство томов было унаследовано вместе с домом, в том числе и раритеты из знаменитого книжного собрания Моков. По словам Мишель, одна коллекция тетушки Бабетты могла посоперничать с архивами городской библиотеки.

Он насчитал семнадцать энциклопедий на пяти разных языках и две сотни учебников по разным предметам, начиная от архитектуры и заканчивая металлургией. Имелось тут и несколько эзотерических манускриптов, описывающих оккультные практики и теорию, за авторством различных выдающихся личностей. Здесь были «Liber Loagaeth» и «De Heptarchia Mystica» Ди, «Steganographia» Тритемия и работы других признанных авторитетов, таких как Агриппа, де Планси и Мазерс. На первых курсах колледжа Дон одно время изучал сравнительное религиоведение и европейский фольклор, он почти дневал и ночевал в книжных магазинах и антикварных лавках – это нездоровое увлечение всем мрачным и сверхъестественным служило хорошим противовесом основному, рационалистическому аспекту его личности, к тому же производило чертовски сильное впечатление на Мишель, чьи читательские вкусы выглядели довольно шокирующе. С другой стороны, он подозревал, что все эти древние фолианты могли внести свою лепту в развитие его никтофобии.

Одну из стен и часть книжного шкафа закрывала пресловутая генеалогическая карта, над которой работала Мишель: огромная мозаика, составленная из десятков пергаментных листов, скрепленных скотчем. Фамильное древо Моков росло, разветвлялось и снова росло, словно сеть венозных сосудов. Оно уже было выше Дона и в два раза шире. Поскольку над проектом, по всей очевидности, трудилось несколько сменяющих друг друга поколений, первые записи были сделаны чернилами и стали почти нечитаемы: от влаги и плесени чернила сильно выцвели, буквы размылись; усугублял ситуацию и тот факт, что составители использовали диалекты разных иностранных языков. Несмотря на внушительность проделанной работы, схема выглядела черновой и незаконченной, многие ответвления обрывались или завершались вопросительными знаками. Периметр был размечен кнопками и стикерами.