Диссертационная работа, которую в октябре он надеялся завершить к Рождеству, была отложена. «Чёрч внес несколько предложений, и это привело к тому, что моя работа увеличилась до невероятного объема.» Поскольку сам он весьма неумело обращался с печатной машинкой, он нанял специалиста, который в свою очередь только все испортил, перепутав записи. В конце концов, 17 мая она была подана на рассмотрение. Устный экзамен должен был состояться 31 мая, экзаменаторами выступали Чёрч, Лефшец и Г. Ф. Боненбласт.

«Кандидат сдал экзамен с отличием не только в области математической логики, представляющей его специальность, но и в остальных областях.»

Экзамен также включал в себя небольшой тест на владение научной терминологией во французском и немецком языках. В этом было нечто абсурдное, учитывая, что в то же время ему предлагали выступить рецензентом диссертационной работы на соискание докторской степени кандидата Кембриджского университета. Как обычно и бывало в таких случаях, ему пришлось отказать соискателю. (В письме Филипу Холлу от 26 апреля: «Надеюсь, мои замечания не заставят его пойти и переписать всю работу заново. Трудность с такими людьми состоит в том, чтобы найти правильный способ выразить свою резкую критику. Однако, думаю, что мне все же удалось донести до него мысль, которая на долгое время успокоит его, если он действительно соберется переписать работу.») И наконец 21 июня он получил докторскую степень.

Его отъезд из страны Оз был совсем не таким, как он представлен в сказке. Волшебник не оказался фальшивкой, и даже просил его остаться. И если в истории Дороти, она смогла избавиться от Злой ведьмы с Запада, в его случае все было наоборот. Проблемы Алана так и не были решены. Где-то внутри он оставался уверенным в себе, но как говорилось в пьесе Т. С. Элиота «Убийство в соборе», на постановку которой он ходил в театр в марте («Невероятно впечатлен.»), он «жил и как бы жил».

В одном отношении их судьбы с Дороти все же были похожи. Все это время у него было нечто, что он мог использовать, и это нечто ждало своего момента. Алан высадился с «Нормандии» в Саутгемптоне 18 июля, сжимая в руке электрический умножитель, надежно запакованный в оберточную бумагу. «Буду рад встретиться с вами в середине июля», — писал он Филипу Холлу, «также надеюсь обнаружить свою лужайку, всю изрытую восьмифутовыми траншеями». Разумеется, до таких крайних мер дело не дошло, но начинались благоразумные подготовительные меры, в которых он сам мог принять участие.

Алан оказался прав в своем предположении, что правительство Его Величества будет заинтересовано в кодах и шифрах. Оно содержало службу, которая производила всю техническую работу. Подразделение Британского Адмиралтейства, которое было ведущим криптографическим органом Великобритании во время Первой мировой войны, известное под названием «Комната 40», возобновило свою работу 1938 году.

После расшифровки захваченного немецкого кодового словаря, который Россия передала Адмиралтейству в 1914 году, невероятно большое число радио и кабельных сигналов расшифровывалось главным образом гражданским персоналом, набор которых проходил в университетах и школах страны. В соглашении оговаривалась специфическая особенность, что Директору разведывательного подразделения, Капитану Уильяму Реджинальду Холлу, особенно нравилось держать под своим контролем дипломатические сообщения (например, как в случае с нотой Циммермана). Холл не понаслышке знал, как можно использовать свою власть. Именно он показал дневник Кейсмента прессе, были и другие не менее значимые случаи его «действий со стороны разведывательной службы в независимой от остальных подразделений манере в вопросах политики, которые не входили в компетенцию Адмиралтейства». Организация выжила во время военного перемирия, но в 1922 году Министерство иностранных дел успешно отделила ее от Адмиралтейства. На её базе, а также базе криптографического подразделения разведки британской армии была сформирована «Правительственная школа кодирования и шифрования». Общественная функция школы заключалась в «консультировании государственных ведомств по поводу безопасности кодов и шифров и оказании помощи в их предоставлении», однако школа имела и секретную директиву: «изучить методы шифрования, используемые иностранными державами». Теперь она в прямом смысле находилась под контролем главы секретной службы, который лично отчитывался за ход работы перед министром иностранных дел.

Глава «Правительственной школы кодирования и шифрования» Аластер Деннистон получил разрешение от министерства финансов принять на работу из гражданских лиц тридцать Ассистентов, как тогда называли сотрудников высокого уровня, и приблизительно пятьдесят служащих и машинисток. Ассистенты в свою очередь делились по званию на Младших и Старших. Все Старшие Ассистенты до этого работали в «Комнате 40», за исключением одного Эрнста Феттерлейна, который в начале века эмигрировал из России и теперь возглавил русский отдел по дешифрованию. Среди них также значился Оливер Стрейчи, брат известного английского писателя Литтона Стрейчи, а также муж Рэй Стрейчи, известной писательницы-феминистки. В их круг также входил Дилли Нокс, знаток классических текстов, состоявший в совете Кингз-Колледжа до начала Первой мировой войны. Стрейчи и Нокс были членами кейнсианского общества в самый расцвет эдвардианской эпохи. Младшие Ассистенты были набраны, когда служба немного расширилась во время 1920-х годов; последним принятым в штаб сотрудником стал А. М. Кендрик, который присоединился к их работе в 1932 году.

Работа «Правительственной школы кодирования и шифрования» сыграла существенную роль в политике 1920-х годов. Утечка перехваченных сигналов русских в прессу способствовали свержению лейбористского правительства в 1924 году. Но в плане защиты Британской империи от вскоре восстановившей свои силы Германии «школа кодирования и шифрования» была менее энергичной. Большим успехом для школы стала расшифровка связи между Италией и Японией, хотя в официальной истории этот случай был описан как весьма неудачный, поскольку «несмотря на то, что, начиная с 1936 года, школа кодирования и шифрования прикладывает все больше и больше усилий в военной сфере работы, при этом слишком мало внимания уделяется немецкой проблеме».

Одной из основных причин подобного положения стала экономическая ситуация. Деннистону пришлось почти умолять в своем прошении об увеличении штаба, чтобы соответствовать военным силам Средиземноморья. Осенью 1935 года министерство финансов позволило расширить штаб на тринадцать сотрудников с условием, что они будут состоять на временной службе сроком не более шести месяцев. В качестве примера характера общения Деннистона с министерством финансов можно привести следующее сообщение от января 1937 года:

Ситуация в Испании (…) остается настолько неопределенной, что мы сейчас наблюдаем существенное повышение траффика, который должен быть обработан, количественные данные возросшего числа телеграмм за последние три месяца 1934, 1935 и 1936 годов следующие

1934 10,638

1935 12,696

1936 13,990

В последние месяцы работы служебный персонал мог справиться с возросшим траффиком, только работая сверхурочно.