– Володя, боюсь, что нормально выполнять свои служебные обязанности мне сегодня не удастся! – признался я.

– А когда? Когда наконец ты придешь в норму? Сколько еще мне тебя прикрывать от начальства?

– Несколько дней, Володя, всего несколько дней! Всё решится в ближайшие три-четыре дня.

– Эх, Виталя… Сегодня среда… – задумался Батоныч. – Сделаем так: пиши заявление на отгул по семейным обстоятельствам. Генеральному я в красках распишу всю степень твоей потребности в отгуле. Если спросит, конечно. Иди домой, приводи свои странные дела в порядок. Но чтобы в понедельник был на работе как штык! Полностью готовый пахать на благо родной компании, а не витающий в облаках!

– Спасибо, Володя! – Я крепко пожал Батонычу руку. – С меня причитается!

– И одним пузырем тебе не отделаться, сам понимаешь! – усмехнулся Батоныч.

– Само собой! – согласился я.

Остаток дня прошел в «приятных» хлопотах. Первым делом я отправился в автосалон, где взял в кредит машинку. Но не «Субару» чуть более свежей модели, чем тот, который сгинул под Брестом, который выбрал ночью, копаясь в Интернете, пока принтер печатал, а совершенно другую. Произошло это так: внеся через раздвижные двери салона свой тяжеленный чемодан, я практически сразу наткнулся на стоящий у входа на небольшом подиуме «УАЗ». Причем не «Патриот», а самый что ни на есть «УАЗ-469» в самом обычном армейском исполнении – с брезентовым верхом, неопускаемыми стеклами, простейшей приборной панелью. Из тюнинговых «наворотов» присутствовали только литые колесные диски и широкие покрышки с развитыми грунтозацепами. Цена на это чудо советского автомобилестроения оказалась сопоставимой с ценой, которую я готов был заплатить за новый «Субарик». Тем более, как выяснилось чуть позже, из бывших в наличии корейских машинок все оказались ярких, прямо-таки кричащих цветов. Плохо подпадающих под понятие «маскировка на местности». Поэтому я особо не раздумывал и, оформив кредит, всего через три часа уехал из салона на почти новеньком (после капитального ремонта и реставрации) «уазике». Бонусом стал баллончик с краской, идентичный той, в которую был покрашен кузов. Краску я немедленно пустил в дело, едва вернувшись домой – покрасил в защитный цвет чемоданчик.

После недолгих раздумий я все-таки решил не ждать провала в прошлое в Москве, а самому искать его, рассудив, что два случая переноса на линии фронта – тенденция. В дорогу отправился не мешкая, не перенося отправление на утро, едва успев собрать необходимые вещи по составленному ночью списку – на месте не сиделось. Но перед отъездом все-таки сообразил скопировать на карту обстановку на фронте. Причем именно «скопировать» – вручную перенести на чистый лист все тактические значки, а не распечатывать готовую карту.

24 июня 1941 года,

Западный фронт

– Спасибо, старшина. – Капитан Захаров подвигал туго перебинтованным плечом. Корявая с виду повязка сидела плотно, не сползет и не размотается. – Помоги комбинезон натянуть, самому тяжело.

– Не за что, – хмыкнул в пышные соломенные усы старшина, натягивая на раненую руку комэска рукав пилотского комбеза и помогая Александру застегнуться. – Тарщ капитан, тут это, нельзя нам долго на одном месте рассиживаться. Идти нужно, фронт нагонять. А то что-то уж больно быстро он движется, неужто нету сил германца остановить? Немец-то не дурак, скоро начнет тылы от таких, как мы, чистить, а у нас раненый на руках. Ежели станут лес прочесывать, не оторвемся.

Комэск поморщился: вопрос старшины волновал его самого уже вторые сутки. Судя по всему, наши и на самом деле отступали, по крайней мере на этом участке фронта. И отступали спешно, позволяя гитлеровцам почти что беспрепятственно продвигаться вперед. Сегодня на рассвете, когда их небольшой отряд продолжил движение после ночевки, они наткнулись на лесной дороге на брошенную технику. Похоже, у нескольких танков и бронетранспортеров просто закончилось топливо, и экипажи ушли, даже не подорвав боевые машины. Это было странно и пугающе. Неужели все столь плохо, что командиры позволяют себе оставлять целехонькие танки, которыми вскоре наверняка воспользуются немецкие трофейщики? И ведь всего-то второй день войны…

– Вы правы, товарищ старшина, – сухо буркнул пилот. – Сейчас выходим. Только вы больше паникерских разговоров не ведите, хорошо? Не нужно, чтобы бойцы такое слышали.

– Паникерские, говорите? – с досадой протянул немолодой артиллерист. – Я ж ведь еще с Гражданской воюю, простым ездовым на артбатарее начинал, в Финскую уже наводчиком был. Опыт имеется. Нешто сами не видите, что происходит, вы ж кадровый, полноценный командир? Бьют нас, похоже, и хорошо бьют. Эх, да что говорить… – Он обреченно махнул могучей ручищей.

– Как там лейтенант? – поспешил перевести разговор Захаров. – Выдержит? До обеда придется идти почти без привалов.

– Кто ж его знает, разве я дохтур? Слабый он, конечно, но за ночь вроде оклемался малехо. Ежели совсем ослабеет, носилки соорудим и понесем, куды денемся? Ладно, пойду бойцов поднимать.

Проводив взглядом затянутую вылинявшей гимнастеркой спину Головко, пилот мрачно покачал головой: а ведь он прав, этот старшина! Что-то вовсе уж страшное происходит, если они за целые сутки не смогли приблизиться к линии фронта. Правда, компаса ни у кого из пятерых окруженцев не нашлось, могли и сбиться, конечно, поскольку шли, ориентируясь исключительно на звуки далекой канонады, но не настолько же! Не параллельно ж фронту они идут?!

Пара следующих дней ничем особым друг от друга не отличались. Небольшой отряд шел по лесам, стараясь держаться дорог, по которым нескончаемым потоком, иссякавшим лишь с наступлением сумерек, двигались гитлеровские войска. И каждый день над головами гудели моторы немецких бомбардировщиков и штурмовиков, летящих на восток или возвращавшихся обратно. Вот только все реже и реже в этот монотонный гул вклинивался знакомый до последней ноты звон двигателей советских истребителей, что заставляло Александра все больше и больше мрачнеть, постепенно замыкаясь в себе…

Лейтенант Сазов за эти дни сильно сдал, существенно снижая скорость движения. Перебитые пулей ребра, зафиксированные наложенной вокруг грудной клетки тугой повязкой, особого беспокойства не доставляли, но вот раненая рука выглядела плохо. Произошло то, чего опасается любой фронтовик: пуля занесла в рану инфекцию, и началось нагноение, которое вскоре могло обернуться гангреной. Артиллериста лихорадило, и, если они не доберутся до своих к утру, идти самостоятельно он уже не сможет. Придется, как и говорил старшина, изготовить из подручных материалов носилки и тащить его, что еще больше снизит мобильность небольшого отряда. А ведь из них пятерых не ранен только Головко…

Порой приходилось пересекать рокадные дороги, что в светлое время суток оказывалось довольно проблематично: разрывы между колоннами вражеских войск иногда оказывались совсем небольшими, плюс гитлеровцы – перестраховщики, мать их! – в обязательном порядке высылали вперед мотоциклетные патрули, и перебежать открытое пространство с ходу удавалось не часто. Приходилось скрываться в придорожных зарослях, дожидаясь удобного момента.