После обмена приличествующими случаю любезностями они разместились в креслах друг напротив друга в скромном жилище настоятеля монастыря.

— Дорогой Кольбер, не стану скрывать от вас причину моего приезда. Со смертью Мазарини для королевства настала новая эпоха. По-моему, пришло время отказаться от прошлого, — решительно проговорил архиепископ. — Многие требуют моего возвращения в Париж и просят меня опять занять архиепископское кресло, тем более что оно принадлежит мне по праву!

«Славный малый, а какой самоуверенный!» — подумал Кольбер, стараясь делать вид, что внимает каждому слову Поля де Гонди.

— Хотелось бы верить, что я не имел возможности вернуться в дорогое моему сердцу отечество из-за недопонимания между королем и его святейшеством, — все более уверенно продолжал архиепископ. — Я же со своей стороны всегда хранил верность его величеству. Это, собственно, и заставило меня выступать против финансовой политики кардинала, сопряженной с недопустимыми издержками. Сегодня же изгнание чрезвычайно угнетает меня. Отныне самое заветное мое желание — вернуться в Париж. Зная цену подобному прошению, я готов дать любые гарантии моей доброй воли в отношении короля.

«Вот оно что!» — подумал Кольбер и кивнул, предлагая архиепископу продолжать.

— Одним словом, господин Кольбер, я твердо решил сложить к ногам его величества мои права на архиепископство парижское…

«Замечательно!» — подумал Кольбер, по-прежнему храня молчание, чтобы позволить Полю де Гонди раскрыть и другие свои намерения.

— Разумеется, — продолжал бывший фрондер, — необходимо, чтобы король в знак вновь обретенного доверия ко мне предоставил гарантии, позволяющие бывшему узнику и изгнаннику надеяться на то, что он будет волен перемещаться, как ему заблагорассудится.

— Понимаю, господин архиепископ, — сдержанно сказал Кольбер. — Но вы сами только что упомянули о любых гарантиях со своей стороны?

Удивившись подобной, по меньшей мере равнодушной реакции, Поль де Гонди на мгновение задумался, прежде чем ответить.

— В таком случае мои друзья, чье влияние в королевстве вам известно, будут вам чрезвычайно обязаны.

«Это уже интереснее», — подумал Кольбер, поняв намек на праведников и на их безоговорочную в прошлом поддержку Фуке и его семьи.

— И что дальше? — допытывался человечек в черном, стараясь развить преимущество своего положения.

— Так вот, господин Кольбер. Вы ищете бумаги, похищенные из дворца кардинала. Впрочем, теперь они уже не у тех, кто так или иначе был причастен к их исчезновению.

Кольбер насторожился. «Чертов архиепископ! — подумал он, услышав эти откровения. — Вот, значит, почему он здесь обосновался».

— Однако то, чего вы, понятно, не знаете, касается подлинной сути похищенных бумаг. У меня имеется на этот счет предположение, вполне заслуживающее доверия.

— Я весь внимание, монсеньор, — неожиданно веселым тоном бросил Кольбер.

— В нантской темнице, куда велел заточить меня Мазарини, я сидел в одной камере с человеком, чьего настоящего имени так и не узнал, — пояснил Гонди. — Он отрекомендовался Наумом.[42] У нас было время познакомиться поближе, и могу заверить, человек он был весьма просвещенный и заслуживающий доверия. Я не раз имел возможность убедиться в справедливости его суждений и рассказов. Наум был болен. Чувствуя близкую смерть, он пожелал мне открыться. Не знаю каким образом, но, по его словам, ему удалось продать кардиналу Мазарини какие-то невероятные документы, причем за круглую сумму. А вскоре его арестовали. Он был убежден — кардинал хотел от него избавиться. Умирая, бедняга назвал мне место, где спрятал свои деньги. На его золото я и смог перебраться в Рим и жить там после бегства из Франции, — заключил Поль де Гонди, довольный тем, что оставил Мазарини с носом.

— Что же, — спросил Кольбер, — было в этих «невероятных документах»?

— По его словам, там была формула, с помощью которой якобы можно прочесть некий текст, способный подорвать основы государства и святой Церкви. Больше мне ничего не известно. Наум оказался не очень-то словоохотлив, а кроме того, из-за болезни подолгу находился без сознания. Вы, конечно, не могли не обратить внимания на имя Наум — оно наверняка значилось в бухгалтерских отчетах его высокопреосвященства? — с чуть заметной улыбкой спросил Поль де Гонди.

Кольбер не знал, что ответить. Верно, он припоминал это странное имя — оно стояло против довольно крупных сумм в личных счетах кардинала. Как-то он даже осведомлялся об этом у кардинала, но ответа не получил. Первый министр ограничился тем, что велел ему занести означенные суммы в раздел «чрезвычайные услуги его величеству».

Мало-помалу в голове у Кольбера прояснилось. Что если тревога, охватившая кардинала, когда он узнал об исчезновении бумаг, была связана как раз с утратой тайны, за которую он слишком дорого заплатил этому Науму несколько лет назад?

«Архиепископ, понятно, знает много больше, чем говорит», — подумал Кольбер, все тверже убеждаясь, что Гонди управлял религиозными кругами из Рима и был, вне всякого сомнения, причастен к краже из покоев кардинала.

— Благодарю за доверие, монсеньор, — стараясь казаться как можно более учтивым, проговорил Кольбер, — я буду вашим верным посредником перед его величеством. Представляю, в каком выигрыше окажется королевство, если снова обретет такого человека, как вы. Постараюсь извлечь обоюдную пользу из нашей беседы.

Распрощавшись с изгнанником у дверей дома, Кольбер сел в карету. Когда она тронулась, он залюбовался отдаленными очертаниями столицы, уверяя себя, что, в конце концов, мечта архиепископа парижского о триумфальном возвращении ко двору вполне может осуществиться.

— Видишь, Луиза, каштаны уже цветут! Прислонясь щекой к окошку кареты, Луиза де Лавальер увидела цветы, казавшиеся ярко-белоснежными в лучах закатного солнца. С наступлением сумерек, когда они выехали за пределы Венсена и покатили по предместью, от повеявшего свежего ветерка пассажирок кареты пронзила дрожь.

«Вот уже и весна, — думала Луиза, — моя первая весна в Париже». Она вновь невольно обратилась мыслями к королю и попробовала представить, как выглядит версальский охотничий домик в это время года…

— Луиза, ты что, спишь?

Луиза вздрогнула, а ее попутчица рассмеялась. Ода де Сен-Совер, еще одна юная фрейлина будущей супруги брата короля, указала пальцем на огоньки, замерцавшие слева по ходу кареты.

— Погляди, соня, это главная башня Венсенского замка. — А там, — добавила она, переведя палец влево, — вон та освещенная факелами аллея ведет прямо к дому господина суперинтенданта!.. Помолимся небу, чтобы скорее состоялась свадьба, и чтобы на нашу улицу тоже пришел праздник, — прибавила Ода, будто собиралась замуж одновременно с Генриеттой Английской.