Дженнифер верит в покровительство муз. А вот я в эту игру целых тридцать лет играю, но ни разу ни одной музы так и не видел, не видел даже кончика ее пальца, даже волоска. Ни разу не замечал, чтобы хоть портьера слегка шевельнулась или вдруг прозвучали звуки лютни, исполняющей некую небесную музыку. Хоть бы несколько тактов этой музыки услышать! Так ведь нет. Зато вдохновение внезапно может вызвать случайная мимолетная встреча на дороге, или улыбка на лице незнакомого человека, или какой-то особенный свет вечернего заката, или одуванчик, пробившийся в трещину на тротуаре большого города. Но в последние пять лет мне не помогало ничто. Казалось, вокруг меня царит некая пустыня, где слова странным образом вытягиваются, как тени от кактусов, в сторону какого-то неясно видимого горизонта, к которому, разумеется, невозможно приблизиться.

И вот года полтора назад все изменилось. Окружавшая меня пустыня вдруг расцвела. И проявилось это, как ни странно, именно здесь, в привокзальном кафе, на платформе № 5. И, между прочим, не один я заметил то особое золотистое свечение, что разливается в здешнем воздухе и буквально притягивает сюда самых разных людей с черными ноутбуками, одинаково настороженной повадкой и ошалелым взглядом. Главным образом, это, по-моему, поэты, но попадаются и романисты вроде меня, и художники со своими вечными блокнотами, и нервные сценаристы, ищущие примеры живого диалога для своих телешоу. Все они собираются здесь, в этом обшарпанном кафе, которого большинство людей попросту не замечает, а городской совет Молбри давно уже грозится закрыть, заменив хорошим залом ожидания с чистыми новыми стульями, с неоновыми лампами, с автоматами, продающими диетическую коку и всякие хрустящие штучки вроде «Тайских криспов с перцем чили».

А это старое кафе прямо-таки славится всевозможными нарушениями закона. Во-первых, как я уже говорил, там разрешается курить, во-вторых, правила гигиены там соблюдаются весьма приблизительно, затем там полностью отсутствует адекватная информация относительно калорийности блюд, нет пандуса для инвалидных кресел, и, наконец, в непосредственной близости от того места, где готовят и подают еду, постоянно торчит помойная кошка (хотя всем известно, что это кошка с платформы № 5).

— Все равно никаких правил здесь никто соблюдать не будет, — говорил Фред, соскребая со сковороды кусочки поджаренного бекона и накладывая их на мой сэндвич. Эти кусочки и есть самое вкусное, бекон жарится на собственном жире, а потом жиром буквально насквозь пропитывается мягкая белая булочка. При виде этого любой диетолог тут же принялся бы рвать на себе волосы от отчаяния. Но когда все это полито разумным количеством коричневого соуса и подано на щербатой тарелке весьма сомнительной чистоты (Министерство здравоохранения, где ты? Уж точно не на платформе № 5!) в сопровождении большой кружки крепкого чая, сразу возникает какая-то магия, во всяком случае, нечто такое, что уже послужило топливом для первых ста страниц моего романа, который, если удастся выбраться из сложных пут творческого процесса, вполне может оказаться лучшей вещью, какую я, старый писатель, сумел написать в жизни…

Возможно, и я все-таки верю в существование муз. Человек, который верит в магические свойства булочки с беконом, способен поверить во что угодно. Так, может, дело в беконе? Или в коричневом соусе? Или в булочке? Или в Толстом Фреде, который первое время довольно-таки хмуро на меня поглядывал, но потом стал относиться ко мне значительно теплее, а в итоге стал именно тем человеком, к которому я обращаюсь в самые сложные моменты своей жизни.

Толстый Фред ничего не понимает в синтаксисе и стилистических особенностях, зато здорово чувствует сюжет — работает инстинкт человека, имеющего возможность в течение долгого времени наблюдать за множеством людей, проходящих через его кафе. Одним движением брови или пожатием мясистых плеч Фред способен выразить одобрение — или неодобрение — сюжетам, которые я время от времени ему излагаю.

Кроме Фреда, есть еще Бренда, ее основная забота — правильно надрезать пышные булочки для сэндвичей. Кроме того, Бренда обладает поистине безупречным чувством времени, благодаря которому тосты она всегда подает горячими, пропитанными наполовину растаявшим маслом и с непременной ложкой клубничного джема (сваренного собственноручно); между прочим, подобные вещи способны не только исправить тебе настроение в пасмурный день, но и сам день превратить в почти что солнечный. Правда, манеры Бренды кое-кому могут показаться резковатыми, но завоевать ее сердце ничего не стоит — достаточно улыбки и доброжелательного жеста, хватит, например, того, что вы, покончив с едой, самостоятельно отнесете кружку и тарелку на столик у стойки. Вообще-то обычно грязную посуду собирает и моет Пятнистый Сэм, веселый юнец лет семнадцати; его взаимоотношения с Брендой и Фредом характеризуются таким количеством привычной язвительности, что любой сразу поймет: эти люди, столь отличающиеся друг от друга, явно пребывают в неком родстве, впрочем, сам я так и не осмелился спросить, какова же степень этого родства.

Итак, полтора года я был их постоянным клиентом — приходил ровно в восемь и уходил только после закрытия, чем и заслужил с их стороны определенную доброжелательность. Однако всех этих людей словно окружала некая, явственно ощутимая, запретная зона — и это было нечто большее, чем отчужденность, равнодушие или просто потребность оберегать личное пространство. И не то чтобы они были какими-то особенными. На самом деле это были личности почти карикатурные: угрюмый толстяк, женщина, у которой лицо как «морда» трамвая, и прыщавый юнец. Но за полтора года мне почти ничего не удалось узнать о них: ни где они живут, ни каковы их интересы, ни чем они занимаются в свободное время.

Но сегодня был какой-то особенный день — в такие дни события, словно сговорившись, непременно открывают тебе что-то новое. В воздухе чувствовалось дыхание весны — было самое начало апреля, и небо светилось каким-то волшебным светом. Мой новый роман приближался к кульминации, нужно было совсем немного, чтобы этот алхимический процесс полностью завершился. Странным образом оказались отменены все поезда из Молбри — что-то там случилось на манчестерской линии, — и это означало, что посетителей в кафе практически не будет, если не считать меня и еще одного постоянного клиента, местного поэта (легко узнаваемого по черному ноутбуку и вечно растрепанным патлам, что, впрочем, часто встречается в поэтических кругах), а также парочки престарелых любителей пересчитывать в поездах количество вагонов или открытых платформ.

Я занял свое обычное место возле двери и заказал чай и овальную булочку с беконом. Бренда выглядела какой-то на редкость усталой и рассеянной, а Фреда вообще нигде видно не было. Пестрая помойная кошка, обитающая на платформе № 5, незаметно проскользнула за стойку, где, как я подозревал, ей вполне найдется, чем поживиться, — в полном несоответствии с требованиями Министерства здравоохранения.

Бренда принесла мне готовый сэндвич. Он, правда, был не так хорош, как у Фреда, но все-таки достаточно неплох — горячий, слегка поджаренный, чтобы сладковатая булочка чуть похрустывала.

— А что, Фреда сегодня нет? — поинтересовался я у Бренды. Я всегда убираю за собой грязную посуду, и это, по-моему, давало мне право задать столь личный вопрос.