Повисла пауза. Латимер неподвижно уставился на дверь. Сердце его мучительно билось.

Раздался тихий стук.

Мистер Питерс встал и, держа руку в кармане, прошел к двери и открыл ее. Латимер видел, как он всмотрелся в темноту на площадке, а потом отступил назад.

В комнату вошел Димитриос.

Черты человека, строение скелета, плоть, которая его покрывает, — результат биологического процесса. Но лицо — выражение эмоциональной установки — он создает сам. Эта установка необходима для исполнения его желаний, для защиты от надоедливых глаз.

Человек носит лицо как маску, чтобы пробуждать в других эмоции, дополняющие его собственные. Если он боится, то его должны бояться, если он что-то просит, просить должны его. Ширма, скрывающая наготу ума. Лишь художники способны прочитать на лице человека его сущность. Все остальные в своих суждениях опираются на слова и поступки.

И хотя люди интуитивно сознают, что маска — не сам человек, который за ней скрывается, демонстрация этого факта, как правило, их поражает. Двуличность других и должна быть шокирующей, ведь даже собственная сущность нам не всегда понятна.

Поэтому, когда Латимер наконец увидел Димитриоса и попытался прочесть на лице человека, уставившегося на него через комнату, зло, которому там надлежит быть, он испытал потрясение.

Шляпа в руке, темная изящная одежда, ухоженные седые волосы, сам стройный и подтянутый — Димитриос воплощал безукоризненную респектабельность. Он выглядел как скромный гость на большом дипломатическом приеме.

Создавалось впечатление, что он немного выше ста восьмидесяти двух сантиметров, которые приписала ему болгарская полиция.

Его бледная кожа имела тот кремовый оттенок, который в зрелом возрасте сменяет юношескую желтизну. Высокие скулы, тонкий нос и верхняя губа, похожая на клюв, — он мог бы быть членом дипломатической миссии Восточной Европы.

И только выражение глаз вписывалось во все предвзятые представления Латимера о его внешности. Глубокого карего цвета, они на первый взгляд казались немного беспокойными, как будто он плохо видел или волновался. Однако напряжение отсутствовало, брови не двигались, и Латимер понял, что выражение беспокойства или близорукость — оптическая иллюзия, вызванная строением скул и тем, как посажены глаза. На самом деле лицо вошедшего было крайне невыразительным, бесстрастным, как у ящерицы.

На какой-то момент карие глаза остановились на Латимере. Но когда мистер Питерс закрыл за ним дверь, Димитриос повернул голову и заговорил по-французски с сильным акцентом:

— Представь меня своему другу. Мы раньше не встречались.

Латимер чуть не подпрыгнул. Лицо Димитриоса ничего не выражало, зато голос выдавал его с головой: грубый, резкий, раздражающий, он сводил на нет любую учтивость, скрытую в словах.

Говорил Димитриос приглушенно, и Латимеру пришло в голову, что этот человек прекрасно осознавал уродство своего голоса и пытался его скрыть. Но безуспешно. Этот звук был смертелен, подобно треску гремучей змеи.

— Мистер Смит, — произнес мистер Питерс. — За тобой кресло. Можешь сесть.

Димитриос будто не слышал.

— Месье Смит! Англичанин. Кажется, вы знали месье Виссера.

— Я видел Виссера.

— Об этом мы и хотели с тобой поговорить, Димитриос, — сказал мистер Питерс.

— Неужели? — Димитриос сел в свободное кресло. — Тогда начинайте, и побыстрее. У меня запланирована встреча. Не могу попусту тратить время.

Мистер Питерс грустно покачал головой:

— Димитриос, ты совсем не изменился. Такой же импульсивный, такой же грубый. После стольких лет ни слова приветствия, после всех несчастий, которые ты мне принес, ни слова сожаления. Знаешь, ты очень нехорошо поступил — сдал нас полиции. Мы же были твоими друзьями. Почему ты это сделал?

— А ты все так же любишь поболтать, — заметил Димитриос. — Так чего ты хочешь?

Мистер Питерс аккуратно присел на край кровати.

— Ну, если ты настоятельно просишь превратить эту встречу исключительно в деловые переговоры… Мы хотим денег.

Карие глаза мгновенно остановились на нем.

— Как и следовало ожидать. И что ты мне за это предложишь?

— Наше молчание, Димитриос. А оно дорого стоит.

— Правда? Насколько дорого?

— Как минимум миллион франков.

Димитриос откинулся на спинку кресла и положил ногу на ногу.

— И кто же вам за это заплатит?

— Ты, Димитриос. И еще будешь рад, что дешево отделался.

Теперь Димитриос улыбнулся.

Маленькие тонкие губы медленно сжались, и ничего больше. Но в этом движении было нечто непередаваемо жестокое, и Латимер обрадовался, что не он, а мистер Питерс смотрит в лицо Димитриосу. В этот момент он почувствовал, что Димитриос намного уместнее выглядел бы в группе тигров-людоедов, чем на дипломатическом приеме.

Улыбка погасла.

— Думаю, — сказал он, — лучше уточнить, что ты имеешь в виду.

Латимер сразу отреагировал бы на угрозу в голосе. А мистер Питерс, похоже, развлекался.

— Даже не знаю, с чего начать.

Ответа не последовало. Мистер Питерс подождал немного, затем пожал плечами.

— Есть, — продолжил он, — много всего, о чем полиция будет рада узнать. Например, я могу рассказать им, кто именно послал досье в 1931 году. Они несказанно удивятся, узнав, что почтенный директор «Евразийского кредитного треста» на самом деле Димитриос Макропулос, возивший женщин в Александрию.

Латимер заметил, как Димитриос в кресле слегка расслабился.

— И вы решили, что я вам за это заплачу миллион франков? Мой дорогой Питерсен, это несерьезно.

Мистер Питерс улыбнулся:

— Очень может быть, Димитриос. Ты всегда был склонен презирать мой простой подход к проблемам. Но разве наше молчание не сослужит тебе неплохую службу?

Минуту-другую Димитриос молча его рассматривал.

— Почему бы не перейти к сути дела, Питерсен? Или ты готовишь почву для нашего англичанина? — Он повернул голову. — У вас есть что сказать, мистер Смит? Или вы оба не совсем уверены в себе?

— Питерсен говорит от моего лица, — промямлил Латимер. Он страстно желал, чтобы мистер Питерс побыстрее со всем покончил.

— Можно продолжить? — спросил мистер Питерс.

— Продолжай.

— А еще тобой может заинтересоваться югославская полиция. Если мы ей сообщим, где находится месье Талат…

— Par example![31] — злобно рассмеялся Димитриос. — Так, значит, Гродек проговорился… Друг мой, не дам за это ни единого су. Еще что-нибудь?