рассталась с обузой.

Младенец снова расплакался. Рейф уложил маленькую пушистую головку в свою большую ладонь и прижал ребенка к груди, но малыша это не успокоило. Энни с тревогой взглянула на него.

– Надеюсь, он не заболевает, – сказала она. – Корь так опасна для грудных младенцев. Может, он просто голоден.

Он плачет, потому что Энни отдала его, подумал Рейф. Несомненно, он был и голоден к тому же, но прикосновение Энни успокаивало его несмотря на голод. Рейф окунул палец в горшочек с медом и сунул его в крохотный ротик. С минуту младенец пронзительно орал, потом сладкий вкус меда привлек его, он вцепился в палец и начал яростно сосать. Рейф поморщился, почувствовав два острых зубика.

– Эй! Проклятие, ты, маленький людоед, отпусти! Мед исчез, а его палец не был вкусной пищей. Младенец снова принялся кричать. Рейф хотел было снова опустить палец в мед, но его остановила Энни.

– Давать младенцам мед нужно осторожно. Иногда они сильно заболевают от него. Может быть, его до сих пор кормит мать – почему бы тебе-не выяснить? Если нет, я там припрятала печенье, оставшееся от завтрака. Намочи его в воде и давай ребенку по маленькому кусочку. И посмотри, не

мокрый ли он.

Взметнув юбками, Энни исчезла. Рейф с тревогой посмотрел на маленького хищника у себя на руках. И как это он превратился в няньку? Как прикажете выяснить, кормит ли мать младенца? Эта женщина почти без сознания, а он все равно не говорит на языке апачей? И что имела в виду Энни – посмотри, не мокрый ли он? А если и мокрый? Он представления не имел, как тогда быть.

Однако накормить ребенка было хорошей идеей. С этим он сможет справиться. Поискав в седельных сумках, Рейф нашел остаток печенья. Детеныш опять пищал и сучил ножками. Рейф всегда думал, что своих младенцев апачи держат спеленатыми на специальной доске, но, возможно, это только когда мать носит их с собой.

Он сделал, как велела Энни: размочил печенье в воде, раздавил его на мелкие водянистые крошки и стал заталкивать пальцем в ротик младенца, старательно избегая двух маленьких зубов. Очевидно, младенец уже изучил такой способ еды, потому что знал, что ему делать. Снова воцарилась блаженная тишина.

Рейф продолжал внимательно наблюдать за Энни, переходящей из одного вигвама в другой с котелком чая из ивовой коры. Двое мальчишек смотрели на него так, будто у него было две головы. Вероятно, воины апачей не нянчатся с мла-денцами. Он мог понять почему.

Младенец определенно был мокрым на ощупь. Обречен-но вздохнув, Рейф начал разворачивать его. В конце концов, нельзя же продолжать наугад называть его «он». Пора уточнить: он это или она.

Это оказалась она. К счастью, она была всего лишь мокрой, не более того. Голенькая девочка у него на руках, казалось, получала удовольствие от свободы и прохлады, энергично перебирала ножками и что-то ворковала. Глядя на нее, Рейф улыбнулся, и круглая мордашка улыбнулась ему в ответ. Девочка была смешная, ее мягкие пушистые волосики торчали во все стороны. Смуглая кожа была гладкой, а раскосые черные глазки скрывались в морщинках всякий раз, когда она улыбалась, то есть всякий раз, когда он смотрел на нее.

Рейф устроил малышку в колыбели из собственных рук и отправился в тот вигвам, где Энни обнаружила ее. Там должна найтись какая-нибудь чистая ткань, чтобы завернуть девочку. Когда он приподнял входной занавес, молодая женщина – мать младенца – попыталась перекатиться на бок, чтобы встать. Ее затуманенные лихорадкой глаза с отчаянием, неотрывно смотрели на младенца. Рейф присел рядом с женщиной на корточки и мягко уложил ее снова на спину.

– Все в порядке, – произнес он самым мирным тоном, на который был способен, надеясь, что звук голоса успокоит больную, даже если она его не поймет. Он похлопал ее по плечу, затем дотронулся до щеки рукой. Ее кожа была обжигающе горячей.

– Мы позаботимся о твоем ребенке. Смотри – она в порядке. Я только что ее покормил.

Женщине было очень плохо. Она закрыла глаза и снова, казалось, впала в забытье. Рядом с ней лежал воин, который тяжело дышал и не шевелился вовсе. У него было точно такое же круглое лицо и торчащие волосы, как у младенца.

Рейф отыскал переносную дощечку и ткань для пеленания, но ему не хотелось пеленать девочку так, чтобы она не могла двигаться. Он изобрел способ спеленать только ее ножки и как раз занимался этим, когда в вигвам вошла Энни со своим котелком чая из ивовой коры.

– Это девочка, – сообщил Рейф. – Не знаю, кормит ее мать еще или нет. Этот младенец ел печенье так, словно знает что делает.

Энни не смогла удержаться от улыбки при виде пухлого ребенка, так спокойно лежащего в изгибе его мускулистой руки. Она всегда любила детей: помощь женщинам при родах была той частью ее врачебной практики, которая нравилась ей больше всего. Когда она взяла на руки индейского ребенка, у нее возникло ощущение... ну, что так и должно быть. Может быть, потому что она перед этим думала о ребенке от Рейфа и впервые в жизни представляла себя в роли матери.

Энни осторожно раскрыла одежду женщины на груди. Рейф повернулся спиной, подбрасывая девочку и разговаривая с ней. Грудь матери выглядела нормальной: не была раздутой от молока, и Энни поняла, что по какой-то причине младенец уже отлучен от груди. Необычно, что такой маленький ребенок уже не сосет грудь, но иногда у матери с самого начала не бывает молока или что-то происходит, от чего молоко пропадает. Энни даже знала несколько случаев, когда младенцы сами бросали грудь, как только у них начинали резаться зубки. Она запахнула одежду на женщине.

– Можешь теперь повернуться. Ребенок уже не сосет грудь – нам придется ее кормить.

Приподняв голову женщины, Энни терпеливо стала вливать ей в рот с ложечки чай, заставляя глотать. С воином было труднее, потому что она не смогла заставить его очнуться. Глядя на него, Энни почувствовала комок в горле: она не надеялась, что он выживет, однако не сдавалась. Она говорила с ним и поглаживала его горло, заставляя проглатывать по глоточку чая. Его тело сотрясал кашель, еще один симптом заболевания. Приложив к его груди ладонь, она почувствовала в его легких хрипы.

Рейф наблюдал за Энни загадочным взглядом. Своим горячим прикосновением она излечивала раны, успокаивала младенцев и даже лошадей, сводила его с ума, когда они занимались любовью, но мог ли ее особый дар противостоять болезни? Он не задумывался об этом раньше и сейчас не мог ответить на этот вопрос. Некоторые из индейцев оправятся от кори, а некоторые – нет; невозможно определить, какие из выживших умерли бы, не будь Энни. И в чем причина исцеления – в ее травах или в ее прикосновениях? Если, конечно, не выживут все. От этой мысли сердце у Рейфа бешено забилось, и он с трудом удержал себя в руках, чтобы паника не отразилась в его взгляде. Боже, если она умеет делать такое, чем ему оправдать то, что он завладел ею один? Нечто настолько необычное не следует скрывать от людей. Это было бы преступлением.

Его губы скривились в усмешке. Вот уж не такому человеку, как он, беспокоиться: преступно это или нет.