В другой мой визит в Токио, гораздо позднее, Дзиро передал мне найденную им маленькую карточку: «Барон И. Лео Эфрусси сообщает о своем партнерстве с корпорацией ‘Дороти Кутор’, ранее находившейся в Париже, Молине». Указан и адрес: Пятая авеню, 695, и телефонный номер: Эльдорадо 5–0050. Это кажется очень уместным. Мода стала для Игги его Эльдорадо: он опустил свое первое имя, Игнац, предпочтя назваться Лео, зато оставил баронский титул.

Для корпорации «Дороти Кутор» — кажется, будто это имя взято прямо у Набокова: так в нем и слышится искаженное «кутюр», — Игги придумал «пальто свободного силуэта», демонстрируемое «изящно наброшенным поверх диагонально присборенного бежевого платья из чистого крепа; бежевый цвет выбран фоном и для новой модели шелкового крепового пальто с узором из коричневых ласточек». Рисунок и в самом деле очень коричневый. Игги конструировал в основном «замысловатые наряды для изящной американки», хотя среди моих находок есть и такая реклама: «Изящные аксессуары, впервые демонстрируемые в Калифорнии. Пояса, сумки, керамические украшения и косметички», что свидетельствует о его финансовых затруднениях либо о дальновидности. В ежедневнике «Женская одежда» (Women’s Wear Daily) от 11 марта 1937 года был показан «важный тип вечернего ансамбля, изюминкой которого является любопытный союз тканей: платье, отражающее греческое влияние, из перламутрового атласного джерси и жакет из ярко-красного шифона с декоративными мелкими складками. Шарф можно носить и вместо пояса к жакету, что должно вызывать ассоциации с рединготом».

«Любопытный союз тканей» — чудесное выражение. Я долго смотрю на иллюстрацию, пытаясь уловить «ассоциации с рединготом».

И только когда я нашел придуманные им круизные костюмы, созданные по мотивам сигнальных флажков флота США, я понял, как все это забавляло Игги. Там изображены девушки в шортах и рубашках, буквально осаждаемые прекрасно сложенными смуглыми моряками, а сопроводительная расшифровка сообщает нам, что одежда девушек подает следующие сигналы: «Мне необходимо личное общение с вами», «Вам не грозит опасность», «Я в огне» и «Не могу больше держаться».

В Нью-Йорке было полно недавно обедневших русских, австрийцев и немцев, бежавших из Европы, и Игги был одним из этого множества. Его скудное пособие из Вены в итоге сошло на нет, дизайнерской работой он зарабатывал мало, но все равно он был счастлив. Он встретил Робина Кертиса, торговца антиквариатом. Это был стройный, светловолосый молодой человек немного младше Игги. Есть домашнее фото, снятое в их квартире в Верхнем Ист-Сайде, где жила еще сестра Робина: на обоих мужчинах костюмы в тонкую полоску, Игги сидит на подлокотнике кресла. На каминной полке позади них — общие семейные фотографии. На других снимках они резвятся на пляже в плавках — в Мексике, в Лос-Анджелесе: счастливая парочка.

Игги в самом деле вырвался на волю.

Элизабет не желала возвращаться в Вену. Но когда финансовое положение сделалось невыносимым (клиенты подводили Хенка, обещания не выполнялись и так далее), она уехала с сыновьями в Обербоцен (Сопрабольцано) — красивую деревушку в итальянском Тироле. В этой деревне был собственный барабанный оркестр, исполнявший какофонии по праздничным дням, а вокруг простирались луга с горечавкой. Там было очень красиво, и свежий воздух шел на пользу детям, но самое главное — там все было очень, очень дешево, что резко разнилось с парижскими расходами. Дети некоторое время ходили в местную школу, но потом Элизабет решила обучать их сама. Хенк оставался в Париже и Лондоне, пытаясь возместить убытки, понесенные компанией. «Когда он приезжал к нам погостить, — вспоминал мой отец, — нам велели вести себя тихо-тихо, потому что папа очень-очень устал».

Иногда Элизабет возила детей в Вену, чтобы они повидались с дедушкой, бабушкой и дядей Рудольфом, уже подростком. Виктора с внуками возил шофер, и они сидели на задних креслах длинного черного автомобиля.

Эмми чувствовала себя неважно — нелады с сердцем. Она начала принимать таблетки. На немногочисленных фотографиях тех лет видно, что она выглядит гораздо старше. Преклонный возраст, похоже, застиг ее врасплох, но она по-прежнему красиво одевается: черный плащ с белым воротником, шляпка, приколотая чуть набок к седым прядям. Одной рукой она касается моего отца, а другой — плеча моего дяди. Должно быть, Анна по-прежнему хорошо за ней ухаживает. Она по-прежнему влюбляется.

Она говорит, что еще не готова к роли бабушки, однако присылает моему отцу целую серию ярких почтовых открыток, иллюстрирующих сказки Ганса Христиана Андерсена: «Свинопаса» и «Принцессу на горошине». Десятки открыток, и на каждой коротенькое письмо, по одной в неделю, бесперебойно. И на каждой — подпись: «С тысячей поцелуев от бабушки». Эмми по-прежнему нравится рассказывать сказки.

Рудольф растет дома один, годами не видя сестер и брата. Он высок и красив. На одной фотографии он стоит в дверном проеме гостиной, на нем бриджи для верховой езды и армейская шинель. Он играет на саксофоне. Наверное, звуки этого инструмента отдавались отличным эхом в комнатах дворца.

В июле 1934 года Элизабет с мальчиками провела в Вене две недели. Это были как раз те недели, когда австрийские эсэсовцы совершили попытку переворота: канцлер Дольфус был убит в собственном кабинете, и это послужило сигналом к нацистскому путчу. Мятеж подавили, было множество жертв, и новый канцлер Курт Шушниг принимал присягу в условиях угрозы гражданской войны. Мой отец помнит, как однажды он проснулся в детской венского дворца, подбежал к окну и увидел пожарную машину, с грохотом проезжавшую по Рингу с воющей сиреной. Я задавал отцу наводящие вопросы, надеясь, что он вспомнит еще что-нибудь (демонстрации нацистов? вооруженная полиция? кризис?), но безуспешно. Та пожарная машина так и осталась «альфой и омегой» его Вены 1934 года.

Виктор уже почти не притворяется банкиром. Возможно, именно поэтому, а может быть, благодаря компетентности его заместителя, герра Штейнхаусера, дела в банке идут хорошо. Виктор по-прежнему ежедневно ходит в банк — и изучает там обширные, напечатанные мелким шрифтом каталоги из Лейпцига и Гейдельберга. Он начал коллекционировать инкунабулы — самые ранние печатные книги, предмет его острейшего интереса (только обострившегося со времени крушения империи) — древнеримская история. Книги хранятся в библиотеке, выходящей на Шоттенгассе, в высоком книжном шкафу с сетчатой дверцей, а ключ Виктор всегда носит на цепочке от часов. Первопечатные издания латинских историков — более чем странный предмет коллекционирования (к тому же весьма дорогостоящий), но Виктора интересуют империи.

Виктор и Эмми вместе ездят отдыхать в Кевечеш, но после смерти ее родителей это имение как будто сжалось: в конюшнях только две лошади, егерей стало меньше, и никто больше не устраивает шумную еженедельную охоту. Эмми прогуливается пешком до излучины реки, мимо ив, где всегда дует ветерок, и возвращается к обеду, как всегда раньше делала с детьми. Только теперь, когда у нее плохо с сердцем, она ходит совсем медленно. Купальня на озере пришла в запустение, берега заросли шелестящим камышом.