Мы протерли глаза и поднялись навстречу розовому восходу. Вокруг рассеивалась ночь, отступали ее стены, сложенные из теней. На наших глазах луна, уже бледная, скрылась за горизонтом, растаяли последние звезды.

Теперь, при сером свете, стали видны все повреждения, нанесенные вчерашней бурей. Наши тела сплошь покрывали синяки и ссадины; Мустафа сказал, у меня на правой щеке глубокий порез. Я снова подчеркнул, что мы выжили, а это главное.

— Еще бы, — усмехнулся Мустафа. — Будет что дома рассказать.

— Ничего, — мягко сказал я. — Нам просто надо настроиться. При правильном настрое можно целый мир покорить.

Однако едва я подумал, что за день нам предстоит и каковы наши шансы выжить, комок подступил к горлу. Больше всего я боялся, что к тому часу, когда солнце будет в зените, мы не успеем добраться до укрытия; впрочем, я не стал высказывать свои опасения вслух. Я просто кивнул брату, и мы направились на восток, на красное свечение горизонта. Барханы оттенка жженого сахара странным образом напоминали морские волны.

Через некоторое время Мустафа подал голос;

— А ты знаешь, что отец моего друга Салаха пропал в пустыне?

— Нет, — отвечал я. — Первый раз слышу.

— Правда, не здесь, — продолжал Мустафа, — а к востоку отсюда, возле Мерзуги. Во время ралли «Париж — Дакар». Он механиком работал, пошел в пустыню команду выручать. Не знаю подробностей, только об этом даже газеты писали. Его долго искали, потом бросили. Матери Салаха выдали удостоверение, что ее муж участвовал в спасательной операции.

Я смерил брата испепеляющим взглядом:

— Давай выкладывай все, что знаешь о погибших в пустыне. — Я подождал ответа, но ирония моя, похоже, до Мустафы не дошла, ибо он с минуту подумал и убежденно сказал, что история с отцом Салаха — единственная в его арсенале.

— Вот и славно, — констатировал я.

— Тебе не нравится история? — искренне удивился Мустафа.

— Она понравилась бы мне куда больше, если бы отца твоего приятеля разыскали.

Мустафа явно огорчился.

— Вон в чем дело. Понятно. Конечно, так было бы гораздо лучше.

Он хотел еще что-то сказать, но вдруг застыл на месте.

— Смотри, Хасан, там кто-то есть. Вон, впереди.

— Где?

— Да справа же. Неужели не видишь? Возле высокого узкого камня.

Верно, пустыня шутит с Мустафой шутки, подумал я и все же внимательнее вгляделся в обозначенный братом участок. Я рассмотрел камень, однако рядом с ним ничего не было.

А Мустафа уже бежал к высокому камню. Под пятками его вздымались столбики пыли. Я бросился следом.

— Эй! Эй! — вопил Мустафа. — Помогите! Пожалуйста, помогите! Мы заблудились!

Возле камня он сбавил скорость, и я нагнал его. Мустафа обернулся. Он был бледен, глаза сужены, как для предостережения. И вдруг Мустафа беззвучно отпрянул от камня. По выражению его лица я понял: тут что-то не так.

— Хасан, — прошептал Мустафа, — скорей иди сюда.

— Иду, — сказал я и сделал нерешительный шаг.

В нос ударил запах тления; взвился черный мушиный рой. В тени камня самый воздух казался тяжелее. Мустафа почувствовал мой страх и вскинул руку.

— Что там такое? — прошептал я.

По ту сторону камня кто-то сидел в полной неподвижности.

Это оказалась тоненькая молодая женщина в алом, расшитом золотом платье. Жизнь не теплилась в ее хрупком теле, прислоненном к камню. Лицо иссохло до черноты, белые глаза смотрели прямо на солнце. По этому чистому взгляду было понятно: женщина безропотно приняла свою судьбу.

— Мустафа, кажется, мы нашли сбежавшую жену.

К моему ужасу, брат шагнул к женщине и дотронулся до ее лица.

— Давай уйдем! — воскликнул я, потрясенный.

— Как думаешь, сколько она так сидит?

— Понятия не имею. Уходим!

— Подожди!

Мустафа осторожно потянул серебряный убор, что поблескивал в волосах покойной.

— О чем она думала, когда надевала это украшение? — произнес Мустафа. Нежность в его голосе потрясла меня.

Быстрым взглядом он окинул лицо женщины.

— Как грустно, Хасан. Что, по-твоему, с ней случилось?

— Не знаю.

— Может, она от горя умерла?

— Наверно.

— Не хочу, чтобы с нами такое произошло.

Мустафа наклонился, чтобы дотронуться до руки женщины. В первую секунду я решил, брат ловит белого мотылька, вспорхнувшего, едва он коснулся мертвых пальцев. Однако Мустафа не обратил на мотылька внимания, но выпростал из горсти покойной некую вещицу. Это был резной красный камешек, который оказался чернильницей в форме льва. Неотрывно глядя на чернильницу, Мустафа произнес непривычно серьезным тоном:

— Хасан, я тебя очень люблю. Если ты в беду попадешь, я за тебя жизнь отдам.

— Мы друг за друга жизнь отдадим, — поправил я.

— Да, но сначала я тебя спасу.

— Спасибо, — отвечал я, тронутый настойчивостью брата. — Я этого не забуду.

К моему удивлению, Мустафа поцеловал каменного льва и сунул себе в карман, что было совершенно непозволительно.

— Что ты делаешь? — возмутился я. — Чернильница принадлежит этой женщине!

— Женщина мертва.

— Немедленно положи где взял и не спорь! Мы не воры.

— Теперь лев мой, — заявил Мустафа, и его подбородок упрямо напрягся. — Кто нашел, тот и хозяин. Так мир устроен.

Я не собирался обсуждать с ним мироустройство. Если Мустафе так приспичило взять чернильницу — пусть берет на здоровье. Мне же хотелось одного — найти отца и Ахмеда прежде, чем обрушится дневная жара.

— Ладно, — сказал я. — Раз для тебя эта штуковина такое значение имеет — валяй грабь покойницу. Хорошо, что ты не суеверен.

— Этот лев говорит со мной. Он будет моим талисманом.

— Что-то этой женщине талисман не сильно помог, — фыркнул я. — Пойдем, скоро жарко станет.

Я едва держался на ногах. Ступни увязали в песке, однако мы упорно шли, ориентируясь по солнцу. Хотя оно еще не набрало полную силу, зной уже был жесток. Каждый взгляд на небо причинял боль. Наши тени постепенно истончались. Даже края облаков на горизонте стали неестественно белыми. С медленной неумолимостью наши веки покрывались коркой; в горле давно пересохло. Песок обжигал пятки. На целые мили не было ни малейшей тени. Через некоторое время Мустафа пожаловался, что видит сразу много солнц, и я решил: случилось худшее. Взял брата за руку и потащил. И вот, когда жара стала одерживать верх и надо мной, послышались крики:

— Хасан! Мустафа!