Уилл постучал в дверь дома, где жили родители Дженни. Дверь открыла ее мать. Она всегда была добра к нему, но сейчас лишь холодно на него взглянула.

– Дженни дома? – спросил он, подумав, что, может быть, они поссорились, или Дженни куда-нибудь переселилась.

– Тебе повезло, что ее отца нет дома, а то бы он тебя убил, – сказала женщина. – Дженни не получила от тебя ни одной весточки. Она умерла месяц назад. Если ты хочешь увидеть ее, тебе придется пойти на кладбище.

– Умерла? – спросил Уилл. – Умерла? А маленький Уилл? С ним все в порядке?

– Нет, он тоже умер, – ответила теща. – Дженни заболела пневмонией, а за ней и он. И тоже умер.

Она захлопнула дверь у Уилла перед носом.

Уилл пошел к кладбищу, но не стал заходить за ворота. Он постоял минуту, потом развернулся и отправился обратно в Тарбрай, чтобы сесть на поезд до Галахеда. Странно – горя он не ощутил. Скорее облегчение. От этого проснулась совесть, и тогда он постарался вообще об этом не думать.

Найти себе женщину, работая в цирке, было нетрудно. Женщины болтались вокруг в поисках работы или еды. Большинство были бездомными – они сбежали от каких-нибудь кошмаров. Даффи время от времени давал им какую-нибудь работу – стряпать или убирать.

Через месяц после возвращения Уилла из Тарбрая, когда цирк устраивался в Голсуэе, городке к северу от Абердина, появилась одна из таких женщин. Она была похожа на цыганку – невероятно смуглая, с карими глазами. Женщина не говорила по-английски, но Даффи выяснил, что ее имя – Ватуа; это странное слово она произнесла несколько раз, когда он пытался заговорить с ней. Даффи взял ее работать уборщицей. Один из зазывал знал испанский, но, судя по всему, его она тоже не понимала. Другие пытались изъясняться по-французски, по-немецки и по-итальянски, но она лишь качала головой. Однажды рядом с городом табором встали цыгане, и Даффи попросил их вожака прийти и поговорить с девушкой. Но и языка цыган она не знала тоже.

Через три дня, когда цирк уезжал из города, она увязалась за ними, и Даффи не стал возражать: она хорошо работала. Девушка набралась кое-каких фраз по-английски, но, похоже, не очень-то хотела учиться дальше. Она была как кошка – знала свое имя и еще несколько слов; этого ей хватало.

В январе пошел сильный снег, и Ватуа начала крутиться вокруг Уилла. Ему было одиноко, и довольно скоро она переехала в его фургон. Она ненавидела холод и прижималась к нему все ночи напролет, чтобы согреться. Иногда он рассказывал ей о Дженни и умершем ребенке, хоть она и не понимала, что он говорит. Иногда и девушка ему что-то рассказывала, и тогда Уиллу оставалось только догадываться, что же заставляет ее временами смеяться, а временами плакать. Они друг друга не понимали, но разговоры приносили утешение – как будто важны были не слова, а то, как они произнесены, и то, что они говорили их друг другу.

Кое-что у Ватуа было для женщины весьма необычным. Вокруг правой лодыжки у нее имелась татуировка в виде змеи, заглатывающей свой хвост. Уилл показал на татуировку, и Ватуа ответила что-то непонятное.

Кроме того, в сумочке она носила шестидюймовый охотничий нож. Уилл решил: кто знает, откуда она и что пережила в жизни; эта вещь ей явно необходима.

Через несколько месяцев случилось то, чему не следовало случаться никогда.

Цирк остановился в Летиане, в парке, выходящем к устью реки, и Уилл должен был выйти на ринг. После пары обычных боев Уилл выступил претендентом на приз. Его противником был Джентльмен Жако, и он, как обычно, хорошо выполнял свою работу, позволяя Уиллу выглядеть лучше, чем он был на самом деле. В конце поединка толпа громко хлопала, когда Даффи поднял вверх руку победителя, и ему был вручен приз размером в пять фунтов.

Уилл уже спускался с ринга, когда услышал громкий голос с галерки:

– Это подстава! Я видел раньше, как он это делал!

То был пьяный ирландец, который проиграл Крушителю в Беллсвейле в тот самый вечер, когда Уилл начал свою карьеру.

Возможно, какая-то часть толпы поверила ирландцу, но до того, как они на что-то решились, Даффи и Крушитель схватили смутьяна и выкинули его из парка.

Потом Даффи пришел к Уиллу в фургон.

– Однажды это должно было произойти, – сказал он. – Ты все делал правильно. – Даффи видел, что Уилл расстроен. – Мы просто не будем выпускать тебя на ринг, пока не доберемся до Англии.

В тот вечер Уилл и Ватуа пошли – как обычно, после закрытия цирка – в маленький паб, стоявший на берегу реки. Уилл выпил пинту пива, Ватуа не пила ничего. Она просто сидела и смотрела вокруг. Судя по всему, ей это нравилось, хотя Уилл совершенно не представлял себе, что происходит у нее в голове. Они ушли из паба в полночь и брели по темной улице, когда из тени выступили трое мужчин и встали перед ними под фонарем.

– Эй, ты! – сказал один.

Конечно же, это был громила-ирландец. Его друзья были на вид такими же крупными и отвратительными, как он.

– Посмотрим, чего ты стоишь, когда драка не куплена, – сказал ирландец.

Втроем они затащили Уилла в ближайшую подворотню. Двое держали его, а ирландец снова и снова бил его по лицу. Уилл почувствовал, что ему сломали нос. Потом его уронили на землю и начали бить ногами; скоро Уилл понял, что ему сломали несколько ребер. Ватуа кричала на них, он это слышал, но те продолжали избивать его. Они били, били, били… К тому моменту, когда Уилл полностью потерял сознание, он был уверен: ему нанесли уже столько увечий, что нет ни малейшего шанса выжить.

Уилла нашли на следующее утро без сознания и отправили в больницу Летиана. В те моменты, когда сознание возвращалось к нему, Уилл чувствовал, что он – большая кровоточащая рана, к которой прикрепили разум, и хотел умереть. Избавление от боли было рядом, стоило только добраться до окна. Но всякий раз, когда он уже был готов выпрыгнуть, что-то внутри него восставало. Через несколько дней боль стала терпимой.

Сначала Уилл совершенно не понимал, как он оказался в таком состоянии. Но однажды к нему пришел Даффи, и Уилл все вспомнил. Спросил про Ватуа, и Даффи ответил, что она погибла. В ту ночь, когда на Уилла напали, она вынула нож и много раз ударила им ирландца. Один из его приятелей выхватил у нее оружие и воткнул ей в грудь. Ее нашли на следующее утро: мертвая, она лежала рядом с Уиллом.

Что касается тех трех мужчин, то полиция без труда их поймала. Ирландец так сильно ранен, что, возможно, до виселицы он не доживет.

Уиллу Драммонду было худо три месяца; потом он пошел на поправку. Когда Уилл выздоровел, цирк уже переехал в Англию, и Уилл не захотел в него возвращаться. Он искал случайные заработки в Глазго; даже таскал мешки с углем, чтобы вернуть свою силу. Уилл в последний раз съездил в Тарбрай, и на этот раз пошел навестить могилы. Они, как и все остальное кладбище, заросли сорняками – в Тарбрае больше никто не жил. Потом Уилл в последний раз прогулялся по холмам и сел на поезд в Мюиртоне.