<Судьба, брат.>

<Она самая, брат.>

Вы бессильны что-либо исправить, вам не вернуться назад, не плюнуть на пропажу, не отказаться от полного жестокости и боли путешествия в иной Мир. Вам бы неплохо жилось и без талантов. Не всем дано быть симбионтами меха. Лишь избранные сживляют свои ЦНС с хай-теком роботов. Отпахали бы положенный срок эксплуатации в тихой государственной конторке, или выращивали рис и торговали шкурками каланов. Да мало ли хороших занятий?..

Но тогда, давно, вы сразились с чернокосыми ведьмами. И никто не сказал вам настоящих слов, не смирил гордыню. Отец вывел вас на истинный Путь.

Зачем, отец, ты так сурово обошелся с детьми своими, Икки и Мурой? Вам вполне хватило бы окольной тропки.

<Уверен?>

<Да… почти… Икки, я ни в чем не уверен!>

Последний кувшин пуст, от хмельного вяжет язык, клонит в сон. Надо что-то решать.

<Подождем? Все-таки последний шаг, брат. И если купили мы нужных излишков, то…>

<Ты думаешь о том, что эти двое – особенные, что им нельзя просто отсечь головы, ткнуть их железом в грудь или швырнуть, связанных крепкими ремнями, в огонь. Иначе надо. Тихонько, как бы невзначай.>

<Охота будет на палэсьмурта. Самое то развлечение для нас. Мало ли кто под стрелу попадет или на меч напорется?>

На том и порешили: надо казнить воров, обставив это как несчастный случай. Незачем привлекать внимание людишек. Охота все спишет. Заодно и развлечение. Лады? А то!

Договорились, что каждый сам пригласит своего должника. Посмотрит в глаза и, если проймет сердечко от увиденного таланта, позовет жертву на охоту: Икки-граф – лизоблюда, а Мура-инквизитор – девушку-перевертня. Не зря же на уродцев потратили столько эре.

<Ну же, брат, верно задумано?>

<А то, брат, вернее некуда!>

* * *

Муторно на душе у графа. Захмелеть и то не получилось, хоть и выпито было изрядно. Бернарт еще за одним кувшином красненького спустился в погреб. Сам спустился, жену не будил, даже в спальню не заглядывал. Знал: нет супруги в постели, холодна перина, подушка не мята. Ну и пусть. Что случилось, того не вернуть, поздно клясться в вечной любви и швырять ромашки к пяткам.

Вино сладкое, ароматное. Кресло, что под графом, настоящий мастер выстрогал, кожей драконьей обтянул, пухом гагары набил. Отличная работа. Приятно посидеть, подумать о том, о сем. Ведь есть еще шанс на спасение? Случиться всякое может? Вдруг судьба-шутница развернется не тем местом, что у осла под хвостом, а тем, что нужно?

Еще о жене своей думал де Вентад, развалившись в мягком кресле и заливаясь вином. О просторах Китамаэ вспоминал, об отце Ёсиде и мечте стать боевым офицером-симбионтом. Много о чем и о ком думал граф. Но больше всего – о дочери.

А утром пришел к нему брат, и они принялись за перебродивший сок с удвоенной силой, будто решив опустошить погреба в кратчайшие сроки. После небольшого перерыва – невменяемого хозяина слуги отнесли в опочивальню – продолжили вечером. Обнявшись, рыдая, он спели «Нинге»:

Ватаси-но нинге ва ей нинге

Мэ ва поцутири то иродзиро дэ

Тиисай кути мото айрасии

Ватаси-но нинге ва ей нинге.

И вновь был рассвет, и вино лилось рекой…

И пришло время звать на охоту лизоблюда, чтобы вырвать из груди его змеиное сердце, тем самым вернув украденное. Проще простого. Кто посмеет перечить графу? Кто встанет на защиту излишка? Де Вентад есть закон и порядок, светоч в ночи и основа всего сущего на своей земле. Но вот беда – передумал граф. Передумал, и все. Не желает. Надоело Бернарту убивать невинных людишек. И всяких людишек – надоело! Хватит! Даже у безумного мечника Бьярни от крови похмелье было, выворачивало его от одной только мысли об убийстве.

Не рад Икки скорому возвращению домой. На кой ему, скажите, болото, когда здесь – замок?! Если братцу Муре так хочется в трясину, пусть топает. Но зачем тянуть с собой Икки?!

Покачиваясь, встал граф на пороге утлой комнатушки. Изменчивая быстро обжилась. Красивая девка. И строптивая, как ни разу не покрытая кобыла. Зачем, скажите, Икки сюда приковылял? Ясно же договорились: каждому свое. Неужто помочь решил братишке? Чтобы ножки босые не натрудил инквизитор?

– Ну, здравствуй, Гель, что ли! – Личико Бернарта де Вентада распирала пьяная улыбка, испорченная шрамом. – Здравствуй. Говорят, ты охотница знатная. Или врут?

– Кто говорит? Меня ж из ваших прихвостней никто в деле не видел еще.

– Точно! Вот завтра и посмотрим, на что годишься. А то носик задираешь, а у нас так не принято. Косолапого побеспокоим, разомнемся. Денек хороший будет, мне вльва сказала, а вльва не врет.

Пригласил девчонку на охоту и братцу сразу тук-тук:

<Не торопись, я твою позвал уже.>

<А я твоего.>

<Что?!..>

<Так получилось. Я не со зла.>

* * *

Мягкий снег, пушистый. Рожей опухшей коснуться бы холодного покрывала. На таком снегу кровь особенно заметна.

Лицо законника спрятал стурманский шлем. Забрало с двумя прорезями для глаз прикрыло язвы, горло перехватила удавка кольчужного воротника, кисти утонули в трехпалых рукавицах, обшитых металлическими пластинами. Кто узнает инквизитора без драной сутаны? Кто узрит святого отца в доблестном воине на боевом скакуне?

Дружинники косились на Муру-Пачини. Кто таков, откуда взялся? Почему не представлен и молчит, будто немой от рождения? Сего мечника в конюшню сам граф привел, чтобы выбрал заброда скакуна. После охоты новичку грозили расспросы, да и принято за почин брагу выставлять, но не о том беспокоился святой отец, не от того руки дрожали, словно кто топорищем приласкал по локтю. Вот она, красота светловолосая! Лайкой обернулась, но инквизитор даже сквозь собачий мех девчонку видел. Гель ее зовут. Ну и зачем она у копыт графского единорога прыгать вздумала? А как пришпорит Икки призрака, и растопчет тот собаку? И выйдет из нее талант, ищи его потом сто лет в лесах Мидгарда!

Потому и руки дрожали, и потело чело под забралом.

Братцу не легче было, переживал он, как бы чего не вышло. Его малец слишком уж задумчивым оказался. Погруженный в свои думы, как ведро в прорубь, ничего не видел излишек, ничего не слышал. А коль на скаку наткнется глазом на сук? Или выпадет с седла – и головешкой своей глупой об пень? Волновался Икки за парня, ой как волновался. На палэсьмурта ведь охота, а не на зайчика или куропатку.

Медведь кого угодно задрать может, думал Мура, и ладно бы дружинника, а если девочку-собаку?! Не тронь, косолапый, не смей!

И будто сглазил инквизитор. Разбуженный зверь на лайку кинулся, попутно скакуна одного свалив. Ох и технуло в груди у Муры-Пачини! Аж потемнело в очах, и дыханье застряло под кадыком.