Я сбросила с ног сандалии и вытянулась на мягком диване цвета беж. События прошедшего дня свинцовой тяжестью навалились на меня. Но не успела я смежить веки, как резкий телефонный звонок вернул меня к действительности. Это оказалась сестра, она звонила из своего офиса, выходящего окнами на Центральный парк. Я живо представила, как она сидит за своим огромным столом, с очками для чтения, сдвинутыми на самый кончик носа.

Я сообщила ей о том, что не сделала аборт.

— О Господи, — выдохнула Чарла. — Ты все-таки не сделала этого.

— Я не смогла, — ответила я. — Это оказалось выше моих сил.

Я почувствовала по ее тону, что она улыбается, улыбается своей широкой, неотразимой улыбкой.

— Ты храбрая, замечательная девочка, — сказала она. — Я горжусь тобой, родная.

— Бертран до сих пор ни о чем не подозревает, — продолжала я. — Он должен вернуться поздно вечером. Скорее всего, он думает, что я таки сделала аборт.

Трансатлантическая пауза.

— Ты ведь расскажешь ему обо всем, не так ли?

— Естественно. Я должна буду это сделать.

После разговора с сестрой я долго лежала на диване, сложив руки на животе, как щитом прикрывая новую жизнь, зародившуюся в нем. Постепенно я ощутила, как ко мне возвращаются силы и энергия.

Как всегда, мысли мои вскоре вернулись к Саре Старжински и к тому, что мне удалось узнать. Мне не понадобился диктофон, чтобы записать свой разговор с Гаспаром Дюфэром. И блокнот тоже оказался не нужен. Мое сердце и так запомнило все до мельчайших подробностей.

Маленький, аккуратный и опрятный домик на окраине Орлеана. Строгие и чопорные цветочные клумбы. Старая, мирная, подслеповатая собака. Пожилая дама, нарезающая овощи на салат у раковины, кивком головы приветствовала меня, когда я вошла в дом.

Хриплый и грубоватый голос Гаспара Дюфэра. Его старческая рука с голубыми прожилками вен, гладящая пса по седой голове. Вот что он рассказал мне.

— Мы с братом знали о том, что во время войны творились страшные вещи. Но мы тогда были совсем маленькими, поэтому не запомнили, что именно случилось. И только после смерти дедушки с бабушкой я узнал от отца, что Сару Дюфэр на самом деле звали Сарой Старжински и что она была еврейкой. Дедушка с бабушкой прятали ее все эти годы. В Саре таилась какая-то печаль, в ней не было веселья и радости жизни. Нам сказали, что дедушка с бабушкой удочерили ее, потому что ее родители погибли во время войны. Вот и все, что мы знали. Но мы и так видели, что она совсем другая. Когда она приходила в церковь, то губы у нее не шевелились, когда все читали «Отче наш». Она никогда не молилась. Она никогда не исповедовалась и не причащалась. Она просто смотрела прямо перед собой с застывшим лицом, которое приводило меня в ужас. В таких случаях дедушка с бабушкой вымученно улыбались и говорили, чтобы мы оставили Сару в покое. Родители поступали точно так же. Мало-помалу Сара стала частью нашей жизни, нашей старшей сестрой, которой у нас никогда не было. Она превратилась в красивую задумчивую молодую девушку. Она была очень серьезной, даже слишком серьезной и взрослой для своих лет. После войны мы с родителями иногда ездили в Париж, но Сара всегда отказывалась составить нам компанию. Она говорила, что ненавидит Париж. Она говорила, что больше не хочет туда возвращаться.

— Она когда-нибудь вспоминала своего брата? Своих родителей? — спросила я.

Гаспар отрицательно покачал головой.

— Никогда. О том, что у нее был брат, и о том, что с ним случилось, я услышал от отца сорок лет спустя. Когда она жила с нами, я ни о чем не догадывался.

В разговор вмешалась Натали Дюфэр. Нежным голоском она поинтересовалась:

— А что случилось с ее братом?

Гаспар Дюфэр бросил взгляд на любимую внучку, которая внимала каждому его слову, стараясь ничего не пропустить. Потом посмотрел на жену, которая за все время не проронила ни слова и только добродушно поглядывала на нас.

— Я расскажу тебе об этом в другой раз, Нату. Это очень печальная история.

Воцарилось долгое молчание.

— Месье Дюфэр, — обратилась я к старику, — мне нужно знать, где Сара Старжински находится сейчас. Именно поэтому я и приехала к вам. Вы можете мне помочь?

Гаспар Дюфэр задумчиво почесал в затылке и бросил на меня насмешливый взгляд.

— А мне очень нужно знать, мадемуазель Жармон,[59]— ухмыльнулся он, — почему это имеет для вас такое значение.

Телефон зазвонил снова. Это была Зоя, из Лонг-Айленда. Она веселилась от души, погода стояла прекрасная, она уже загорела, у нее появился новый велосипед, ее двоюродный брат Купер оказался чистюлей, но она скучает по мне. Я ответила, что тоже очень соскучилась и рассчитываю присоединиться к ней дней через десять, самое позднее. Потом она понизила голос и поинтересовалась, удалось ли мне разузнать, где живет сейчас Сара Старжински. Серьезность ее тона вызвала у меня улыбку. Я сообщила, что, в общем, у меня наметился в этом деле некоторый прогресс и что скоро я расскажу ей все.

— Ой, мама, а в чем заключается этот прогресс? — затараторила она. — Я должна узнать! Скажи мне! Сейчас же!

— Ну хорошо, — согласилась я, уступая ее настойчивости. — Сегодня я встречалась с одним человеком, который хорошо знал ее, когда она была молодой девушкой. Он сказал мне, что в пятьдесят втором году Сара уехала из Франции в Нью-Йорк, чтобы стать няней в американской семье.

Зоя завизжала от восторга.

— Ты хочешь сказать, что она сейчас в Штатах?

— Я надеюсь на это, — ответила я.

Короткая пауза.

— А как ты собираешься найти ее в Штатах, мама? — поинтересовалась Зоя, и голос ее показался мне уже не таким жизнерадостным. — США ведь намного больше Франции.

— Пока не знаю, родная, — со вздохом призналась я. Я послала ей горячий поцелуй в трубку, пожелала удачи и дала отбой.

«А мне очень нужно знать, мадемуазель Жармон, почему это имеет для вас такое значение». Под влиянием минуты, не раздумывая, я решила рассказать Гаспару Дюфэру всю правду. Каким образом Сара Старжински вошла в мою жизнь. Как я узнала ее страшную тайну. И как она оказалась связана с моими родственниками со стороны мужа. И почему теперь, когда я знала правду о событиях лета сорок второго года (общего плана, скажем так, — «Вель д'Ив», Бюн-ла-Роланд, и личных — смерть маленького Мишеля Старжински в квартире Тезаков), поиски Сары обрели для меня особый смысл, превратившись в задачу первостепенной важности, выполнить которую я должна была во что бы то ни стало.

Гаспар Дюфэр явно удивился моей настойчивости. Для чего вам искать ее, зачем она вам нужна, спросил он, покачивая седой головой. Я ответила: чтобы сказать ей, что нам не все равно, что мы ничего не забыли. «Мы», улыбнулся он, кто такие «мы»: мои родственники со стороны мужа или вообще все французы? А я резко бросила в ответ, слегка раздосадованная его ухмылкой: нет, я, я, это я хотела извиниться перед нею, это я хотела сказать ей, что я не забыла об облаве, о концентрационном лагере, о смерти Мишеля. Я хотела сказать ей, что не забыла и о поездах в Аушвиц, которые увезли ее родителей на смерть. За что вы должны извиняться, в свою очередь, вспылил он, вы, американка? За что вы должны извиняться? Разве не ваши соотечественники в июне сорок четвертого года освободили Францию? Так что вам не за что извиняться, рассмеялся он.