Переночевали в следующей деревушке с поэтичным названием — Золотая Долина. Предколхоза нас вселил силком в какую-то избу. Хозяйка, неистово ругаясь, не только не дала подстилки, но утром не допустила ни к умывальнику, ни к ведру с водой. И хоть она затопила печку, но сало поджарить мы вынуждены были в соседней избе.

Терехов и я смеялись, а Гофунг громко негодовал.

Тем же порядком мы двинулись дальше и шли за санями весь день. Остановились ночевать в последней деревне перед Саратовом.

Гофунг объявил, что он хороший повар, и потребовал соединения всех наших продуктов. Сдуру я отдал ему также свои 6 кило пшена.

Он сварил какое-то месиво из муки и сала, которое подгорело. Терехов все ехидничал, а я позавтракал с аппетитом и вышел на улицу к лошади.

Жгучий холод охватил меня. Накануне было ясно и морозно, хотя тихо. А сейчас к 30° мороза добавился ветер. Вернувшись, я достал из своего мешка одеяло и по-бабьему закутался с головой. Гофунг и возчик поступили точно так же. А старший лейтенант Терехов не пожелал поганить одеялом свои недавно полученные кубики в петлицах и только опустил уши у шапки.

И снова мы двинулись дальше. До Саратова оставалось еще 25 километров — без жилья, без деревца.

Этот переход был одним из самых тяжких в моей жизни. Несмотря на одеяло и шапку, ветер и холод пробирали мое лицо и голову. Терехов долго терпел, но потом тоже достал одеяло и закутался. Здесь в безлюдье, да на таком ветру некому было показывать свои новенькие кубики.

Рыжуха наша вся заиндевела. Мы боялись, что она упадет. Нет, ничего — все так же сонно и невозмутимо шагала вперед, на ее веки намерзли комья льда.

И мы сами, закутанные по-бабьи, превратились в обледенелые глыбы. Я оставил открытой только узкую полоску поперек глаз.

А ветер налетал все резче и жгуче, пронзал холодом насквозь. И направо, и налево, и впереди, и сзади белел только ровный снег, да вереница телеграфных столбов тянулась вдоль дороги. Мы шли молча, да едва ли я смог бы пошевелить челюстью.

Во второй половине дня перевалили через водораздел Дона и Волги. Скоро показались первые домики Саратова. Выбрав хату, из которой клубился дымок, мы завернули лошадку и зашли погреться. И тут я обнаружил, что отморозил полосу лица — оба виска и переносицу.

Закусили крепким мороженым салом, выпили горячего чаю. В тепле у Гофунга развязался язык.

— Ну, скажите, пожалуйста, вы люди молодые — это я хорошо понимаю. Ну, а я старый человек — за что должен переносить такие лишения, такие муки?

Бедный потомок героев Шолом-Алейхема старался нас разжалобить, а Терехов и я только перемигивались.

Подзаправившись и накормив лошадку, мы поехали дальше, спустились с горы в самый город и долго блуждали по улицам, разыскивая базу нашего УВПСа. Гофунг там бывал несколько раз, и возле базы у него была знакомая хозяйка, некая тетя Фрося. Но от холода у него отшибло память, и потому мы попали к этой хозяйке уже в темноту и обнаружили, что там уже набилось человек пятнадцать наших же работников.

Тетя Фрося была проворная старушка. Она не отказывала никому, брала с каждого по десятке за место на полу и беспрерывно ставила самовары.

В Саратове мы прожили три дня и бездельничали. Я ходил по городу. Базар был скудный, а цены непомерно высокие. Хлеб стоил 120 рублей кило. Впрочем, на деньги продавали неохотно, больше меняли продукты на одежду. Картинная галерея была закрыта. К моему удивлению, закрылся и краеведческий музей по случаю переоборудования его в собор. Наступил краткий период, когда Сталин вздумал заигрывать с церковью.

Побывали мы однажды в цирке. Дрессированные собачки были жалкие и голодные. Такие же голодные и жалкие клоуны совсем не смешно высмеивали Гитлера. Гофунг в фойе, прельстившись бутылкой коньяку и 4 поллитровками водки, взял за 150 рублей три билета в беспроигрышную лотерею и, к своему великому негодованию, выиграл наконечник для карандаша, пуговицу и школьный пенал.

Начальство беспрерывно и весьма секретно совещалось. Несколько раз вызывали Терехова. Возвращался он поздно ночью, а утром за завтраком молчал. Где-то решалась наша судьба, что-то подсчитывалось, изучалось, планировалось. Подъезжали все новые и новые работники из всех четырех УВСРов и из УВПСа. От нас прибыли — старший лейтенант Американцев, молодой техник Тимошков и в качестве повара холуй Терехова — некий верзила Гавриков.

Всего собралось человек 60, из них половина устроились ночевать все у той же гостеприимной тети Фроси.

Это был, можно сказать, цвет нашего УВПС-100. Весь Первый отдел, то есть рекогносцировочный, во главе с начальником отдела капитаном Баландиным был налицо. Прибыли худенький капитан Финогенов, веселый толстяк Дементьев, долговязый капитан Пеньшин, чернобородый капитан Москаленко, молчаливый капитан Сергиевский и еще несколько лейтенантов и старших лейтенантов. От каждого УВСРа было по 2–3 капитана и старших лейтенанта, по одному топографу и еще сколько-то снабженцев, холуев, агентов и прочей братии.

Во главе всего этого предприятия стоял главный инженер УВПС-100 всеми уважаемый грозный начальник Николай Васильевич Разин, недавно произведенный в капитаны. В заместителях у него ходил капитан Скворцов, бывший в 20-х годах знаменитым футболистом.

Наконец был назначен день отъезда: 18 января в 8 ноль-ноль.

Накануне вечером сделалось известно, что нам дают 3 трехтонки, из них лишь одну, крытую брезентом.

Началась погрузка. Одну машину загрузили бочками с горючим; другую — мукой, крупой, хлебом, разными ящиками; третью, крытую брезентом, заложили по стенкам бараньими тушами.

Из всех 60 человек Разин сам отобрал 20, в основном командиров-рекогносцировщиков. От нашего УВСР-341 в список попали Терехов, Гофунг и я. Все мы должны были ехать на машинах, я лично — на открытой.

Но насколько это было быстрее, интереснее и комфортабельнее, чем двигаться поездом в теплушках. Я был очень доволен и горд. Кроме меня, из топографов попал в счастливцы представитель УВСР-343 Болезнов.

Итак, правда, не в 8 ноль-ноль, а в полдень мы медленно выкатились из ворот базы и, проехав через весь город, спустились на лед Волги. Переправившись на левую сторону реки, мы попали в Энгельс — бывший совсем недавно столицей Республики Немцев Поволжья. Однако в дружбе народов, закрепленной сталинской конституцией, оказалась трещина, и потому мы увидели дома сплошь заколоченные, с разбитыми стеклами, а улицы были занесены снегом и почти без людских следов.

Ехали мы мимо частых деревень, и там тоже дома стояли заколоченные, а дома были добротные, часто двухэтажные, или каменные, или срубленные из толстенного леса, с тесовыми или железными крышами. Каждый дом окружали крепкие ворота, заборы, сараи, хлева, видно, поставленные на десятки лет. Позади заборов виднелись фруктовые сады, а в палисадниках росли кусты и деревья. На полях стояли многочисленные стога соломы и сена. На краю каждой деревни находились обширные скотные и конные дворы. По всем признакам еще недавно тут жили трудолюбивые люди, создавшие крепкие и богатые колхозы.