По главной улице не двигалось ни одной машины, насколько позволял рассмотреть падающий снег. Сделав три шага до перекрестка, Расти увидел, что и прилегающая улица пустынна. Метель рано загнала людей домой и удерживала там, но в Монтане жил суровый народ, который не так легко поддавался капризам погоды. Когда на земле набиралось четыре дюйма снега, обычно немало людей выходило на лыжах, кататься по улицам, до которых еще не добралась снегоочистительная техника, не говоря уж о детях, строивших снежные крепости или тащивших за собой санки к ближайшему холму. При этом ребятишки смеялись и громко переговаривались друг с другом на ходу. Сейчас Расти никого не видел и не слышал детей.

Он понял, что даже вдалеке не звучит урчание снегоочистителей. Городским службам давно следовало трудиться на улицах. А район вокруг здания суда обычно был одним из тех, с которых они начинали.

Когда Расти только вернулся с войны, его нервы были на взводе, растрепанные, он легко взвивался и медленно успокаивался. Мир маленького городка в Монтане казался ему иллюзорным. Иногда он готов был с легкостью поверить в тайных убийц, что по ночам перерезают глотки спящим. Порой, безо всякой причины, он замирал в ожидании взрыва, которого так и не случалось. Но с тех дней прошло уже больше двух лет. Теперь его нервы были в порядке, хотя иногда в три часа ночи он садился на постели, не зная, что его разбудило, но прошлых арпеджио[37] страха уже не звучало.

Поэтому Расти серьезно отнесся к своему предчувствию. Что-то было не так. Два сдавленных крика – крика или вскрика – звучали реально.

Пустынные улицы, дворы без детей, тишина и неподвижность даже вдалеке были необычными, если не странными.

Он повернул влево, медленно зашагал на север по прилегающей улице, внимательно вслушиваясь и отыскивая глазами хоть какое-то движение помимо мягко падающего снега. Несколько красивых старых домов стояли темные, но остальные казались теплыми и уютными, в окнах горел свет.

Да и улица выглядела такой же красивой и очаровательной, как зимние картины Томаса Кинкейда, где каждая витражная вставка в двери была драгоценным камнем и даже деревья и некоторые шапки снега словно светились внутренним светом.

Эту часть города в данный момент можно было бы назвать волшебной, вот только ощущалась она далеко не так хорошо, как выглядела. Расти не понимал, каким образом ощущение угрозы могло исходить от вида, который во всем до мелочей был настолько волшебным. Он даже подумал про себя, не скатывается ли обратно в постоянный стресс, который дергал его первые шесть месяцев после возвращения с поля боя.

Когда Расти работал допоздна, как сегодня, он всегда возвращался домой по этой дороге, чтобы пройти мимо дома Коррины Рингвальд. В выпускном классе старшей школы они стали лучшими друзьями, и когда она потеряла младшую сестру, умершую от лейкемии, то погрузилась в депрессию, от которой не спасали ни таблетки, ни психоаналитики, лишь Расти вылечил ее своей музыкой. Он писал для нее песни, записывал их и клал в ее почтовый ящик. Он не ухаживал за ней, и она знала, что он не ухаживает, ему просто было больно видеть ее страдания. Они оставались лучшими друзьями и все эти годы спустя. И он, и она хотели близости, но боялись, что возлюбленных из них не выйдет, они будут слишком неловкими друг с другом, поэтому лучше остаться хорошими друзьями. Их дружба была настолько важной частью их жизней, что они не желали рисковать и портить ее. Чаще бывало так, что, когда он проходил мимо дома Коррины в конце дня, свет над крыльцом горел, и это являлось для него сигналом.

Если свет горел, она была не занята подготовкой к завтрашним урокам – Коррина работала учительницей – и хотела, чтобы он зашел на ужин.

Расти до сих пор находился примерно в двух кварталах от дома Коррины, когда услышал еще один крик, женский. Этот длился дольше двух предыдущих, и его ни с чем нельзя было перепутать: это был крик крайнего ужаса. Парень, остановившись, обернулся, пытаясь определить дом, откуда доносился голос, и крик оборвался ровно в тот момент, когда Расти решил, что кричали в каком-то из двух домов, окна которых светились по другую сторону улицы.

Он торопливо прошагал к противоположному тротуару и остановился там под фонарем, переводя взгляд от белого викторианского здания с пастельно-голубой окантовкой на бледно-серый викторианский особняк с черной окантовкой, ожидая очередного крика или другого подобного намека. Но единственным звуком был тишайший шелест ветвей от ветра, настолько слабого, что ветки почти не качались. Единственным движением вокруг был полет снега с невидимого в вышине неба. И эта знакомая улица стала такой же таинственной, как любое далекое, никогда еще не виданное место. Настроение было очень странным, до такой степени, что казалось, даже его тень на освещенном фонарем снегу выглядит зловеще, словно могла подняться и напасть.

Внимание Расти привлекло движение на первом этаже серо-черного дома. Кто-то или что-то быстро метнулось за окном, намекая на жестокость, происходящую внутри. Он подошел по дорожке к крыльцу, не зная, как действовать: позвонить в дверь, дернуть за ручку и войти без предупреждения или внимательней присмотреться к окну… Как только Расти достиг верхней ступеньки, раздался женский голос: «Вы мне не поможете?» Но звучал он с некоторого расстояния за спиной.

Обернувшись, парень увидел ее на улице, в центре ближайшего перекрестка, футах в семидесяти к северу от него. В перекрестье света четырех фонарей, но стоя так, чтобы прямой свет на нее не попадал, она выглядела потерянной. Одета была только в шелковый халат, короткий, сапфирово-синий, от ветра он прилегал к ее телу, подол трепетал.

– Что случилось? – спросил Расти.

– Помогите мне, – повторила она, все так же оставаясь в центре перекрестка, словно не ощущая мороза в состоянии шока.

Он оглянулся на дом, в дверь которого хотел позвонить или войти. За окнами больше ничего не двигалось. Изнутри не доносилось ни звука.

Возможно, он ошибся домом. Возможно, женщина на перекрестке и была той, кто кричал, а затем выбежала на мороз и снег.

Расти опустился по ступенькам и зашагал по дорожке на улицу.

Тонкий халатик женщины облегал чувственную фигуру. Легкий ветерок и свет фонарей играли ее длинными блестящими волосами. Расти подозревал, что при более близком взгляде она окажется невероятно красивой. В снегу, напоминавшем рис, бросаемый сверху, в провокативном синем халате, она могла быть видением невесты в ее брачную ночь.

Ксерокс Боза припарковался у KBOW, там, где указал ему мистер Лисс, не рядом с другими машинами, а чуть дальше от здания, на случай, если их сюда, как заметил старик, заманивают какие-то хитрые сукинсынские монстры, которые ни на йоту не Пол Ревиры[38], коими притворяются.