— Чего тебе?

На мальчишке шорты, огромная рубаха и шлепанцы. В таком наряде он кажется еще младше. Волосы испачканы чем-то синим.

— Можно войти?

— Входи, мне-то что.

В коридоре витает лимонный запах мастики. В гостиной пылесосит какая-то девушка. Никогда раньше не задумывался: а Даника ведь, наверно, с детства привыкла к горничным.

— А миссис Вассерман дома?

Девушка вытаскивает наушники из ушей и приветливо улыбается:

— Что такое?

— Извините. Просто хотел спросить, дома ли миссис Вассерман.

— Думаю, она в кабинете.

Иду через комнаты, увешанные картинами и уставленные старинными серебряными безделушками. Стучусь в застекленную дверь, мама Даники открывает. Кудряшки у нее на голове стянуты в импровизированный пучок, из которого торчит карандаш, домашние штаны заляпаны краской, а в руках — кружка чая.

— Кассель?

Протягиваю букетик фиалок, который купил по дороге. В цветах я не очень разбираюсь, но мне понравились бархатистые лепестки.

— Хотел вас поблагодарить. За тот совет.

Подарок — важный для мошенника инструмент. Даришь что-нибудь, и человек чувствует себя в долгу; неприятное, тревожное чувство — хочется поскорее избавиться от него, отплатить дарителю. Зачастую люди готовы отдать намного больше, чем получили. Угощаешь кого-нибудь чашкой кофе, и этот кто-то покорно выслушивает целую лекцию на какую-нибудь совершенно неинтересную ему тему (про религию, например) только лишь потому, что чувствует себя обязанным. Один хиленький цветочек — и вот он уже готов сделать одолжение, пойти против собственных убеждений. Подарок налагает тяжелые обязательства, от них не избавиться так просто — даже если его выкинуть. Пусть вы терпеть не можете кофе и ненавидите цветы — приняв что-то в дар, нужно отдать что-нибудь взамен. Чтобы избавиться от обязательства.

— Спасибо. — Мама Даники, похоже, удивилась, но фиалки ей понравились. — Кассель, совершенно не за что, мне было несложно. Ты всегда можешь ко мне обратиться.

— Правда? — Я пру напролом, но мне нужно немного ее подтолкнуть, предоставить возможность отплатить за букет. К тому же я хорошо знаю, как миссис Вассерман любит безнадежные случаи.

— Конечно, правда, Кассель. Обращайся, если что.

Бинго.

Наверное, она расщедрилась из-за цветов, но я никогда не узнаю наверняка. Когда не доверяешь людям — всегда сталкиваешься с дилеммой: помогли они по доброй воле или из-за твоих манипуляций.

Даника работает за компьютером в своей комнате. Она удивленно глядит на меня.

— Привет, меня твой младший брат впустил.

Я слукавил — умолчал о разговоре с ее матерью, но больше врать не буду. И так погано себя чувствую, не хватало еще обманывать немногочисленных друзей.

— Крис мне не брат, я даже не уверена, законно ли он у нас живет.

Точно так и представлял себе ее комнату: на кровати батиковое покрывало, разрисованное серебряными дисками; льняные занавески с бахромой; на стенах — плакаты с фолк-музыкантами, листочки со стихами и большой флаг общества защиты прав мастеров; на книжной полке рядом с Гинзбергом, Керуаком и «Справочником активиста» выстроились рядком игрушечные лошадки — белые, коричневые, в яблоках, черные.

Прислоняюсь к дверному косяку.

— Как скажешь. Какой-то пацан, который вечно ошивается в вашем доме, меня впустил. И не очень-то вежливо, надо сказать, себя вел.

Даника улыбается краешком губ. На мониторе видны маленькие черные букашки буковок — ее сочинение.

— Кассель, ты зачем пришел?

Сажусь на кровать и глубоко вздыхаю. Если это получится — то все остальное и подавно.

— Надо, чтобы ты поработала над Лилой, — слова легко слетают с губ, но в груди все болезненно сжимается. — Сделала так, чтобы она меня больше не любила.

— Убирайся.

— Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста. Пожалуйста, выслушай.

Я так боюсь, что голос меня выдаст, что она догадается, как мне больно.

— Кассель, мне плевать на твои доводы. Нельзя лишать человека свободы воли и права выбора.

— Но ее уже лишили! Помнишь, я говорил, что стараюсь держаться подальше? Так вот, я больше не могу. Веский довод?

Даника мне не верит; конечно — я и сам себе не верю. В ее глазах неприкрытое отвращение.

— Ты же знаешь, я ничего не могу сделать. Не могу снять с нее проклятие.

— Сделай так, чтобы она ничего ко мне не чувствовала. — Перед глазами все плывет, и я сердито смахиваю непрошеные слезы. — Пускай не чувствует ничего. Пожалуйста.

Теперь Даника смотрит на меня с изумлением.

— Я думала, заклятие ослабло. Может, оно вообще уже прошло.

— Нет, ведь я все еще ей нравлюсь.

— Кассель, может, ты ей действительно нравишься. Без магии.

— Нет.

Повисает длинная пауза.

— А как же ты? Что с тобой будет, когда она?..

— Неважно. Единственный для Лилы способ удостовериться, вообще единственный способ удостовериться — это если она перестанет меня любить.

— Но…

Если я такое переживу, мне больше ничего не будет страшно. Я все смогу.

— Даника, так надо. Иначе я буду выдавать желаемое за действительное — выдумывать оправдания, уговаривать себя, что она меня любит. Мне нельзя доверять.

— Я знаю, ты очень расстроен, но…

— Мне нельзя доверять. Понимаешь?

— Хорошо. — Девушка медленно кивает. — Хорошо, я все сделаю.

Облегченно вздыхаю, даже голова закружилась.

— Но только один раз и больше никогда, никогда ничего подобного делать не буду. Понял?

— Да.

— И я толком не знаю, как это сделать, так что ничего не обещаю. И из-за отдачи буду странно себя вести, стану излишне эмоциональной, так что тебе придется со мной нянчиться.

— Да.

— Ей станет на тебя наплевать. — Даника смотрит на меня очень внимательно, словно видит впервые в жизни. — Просто знакомый парень. Все ее чувства к тебе, настоящие и прошлые, исчезнут.

Закрываю глаза и молча киваю.

Добравшись до дома, перво-наперво иду в подвал и открываю морозильник. Янссен на месте — волосы покрылись инеем, лицо белое, веки набрякли. Эдакая шизофреническая мраморная скульптура — портрет убитого убийцы. Кровь, наверное, прилила к спине, когда я его сюда сгрузил. Снизу Генри, должно быть, стал фиолетовым.

Стаскиваю перчатку и кладу правую руку на его холодную грудь, под заледеневшую майку.