Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Пап, ты жесток с матерью. Это разве справедливо? Она столько лет тебе отдала…
– Разговор закончен, Игнат. Я решил сам все тебе рассказать, чтобы от чужих не слушал. Но выслушивать от тебя упреки и нравоучения – уж уволь. Я как-нибудь сам разберусь в своей жизни, – отец, похлопав меня по плечу, направился в сторону выхода. – И да, Игнат, для меня ты как был моим сыном, так им и остаешься. Ничего не поменялось. Если тебе будет нужна моя помощь, я всегда на связи. Пока.
Отец уходит, оставляя меня в противоречивых чувствах.
Конечно, когда у тебя на глазах рушится семья родителей, – первое, что ты испытываешь, это шок, смятение. И первое, что ты делаешь? Да. Осуждаешь. Осуждаешь того, кто предал. Бросил. Ушел. Оставил того человека, который тебе посвятил половину своей жизни. И тебе абсолютно неважно, почему человек так поступил. На первое место всегда, во всех случаях, без исключения, выходит обида и злость. А разбираться, почему так произошло, можно будет потом, когда улягутся эмоции, когда чувства остынут, и ты осознаешь, что прошлого уже не вернуть. Время вспять не повернуть и придется принять то, что есть.
Да и кто я такой, чтобы осуждать отца. Чем я лучше него?
Сменив одежду и быстро перекусив, я, наконец-то, вышел из дома.
Уже выезжая из ворот, бросил короткий взгляд на дом. Огромный особняк с красивым фасадом я строил для семьи. Мечтал о большой любви, о детях… И это все у меня было. А теперь что? Там нет никого. Там пусто и одиноко так же, как и у меня в сердце. И кого в этом мне нужно винить?
Смаргиваю пелену. Отпускаю тормоз. Давлю на газ.
Только себя.
* * *
Две недели спустя.
Две недели пролетели, как один день. Оглянуться не успел, а Ксюшу уже выписывают. Точнее, жена переезжает в реабилитационный центр.
С нежным букетом роз и корзиной экзотических фруктов мы с Кирой едем встречать Ксюшу.
– Я надеюсь, маме понравится, – волнуется дочь, сидя в детском кресле на пассажирском сиденье.
– Конечно, понравится. Ведь куплено с любовью, – подмигиваю ей.
Дочка раскачивает тему, начинает много болтать, а я поглядываю на нее не без улыбки. И в который раз вздрагиваю от той мысли, что мог потерять и дочь, и жену.
После того дня, как Ксюша меня прогнала, я, несмотря на запреты, приезжал к жене.
В первый раз разговор снова зашел в тупик. Взаимопонимания не достигли. И чтобы не доводить жену, я ушел.
Второй раз было лучше. Да и сама Ксюша уже чувствовала себя более уверенно, разговаривала со мной твердо, без истерик. И да, договориться мы все равно не смогли. Жена наотрез отказывалась мириться. Я даже дошел до того, что предложил ей жить в нашем доме как соседи, но жена не поддалась. Отказала.
Но, несмотря на это, мы хотя бы пообщались нормально. Без агрессии и без претензий. Сухо. По-деловому. Я чувствовал, что Ксюша изменилась: из нее ушла мягкость, покорность, что так мне в ней нравилось. А что осталось? Это мне предстояло узнать. Мне кажется, глядя на «новую Ксюшу», я как будто влюбился в неё заново. Она передо мной открылась совершенно с другой стороны. Неизведанной. И мне это нравилось. Во мне проснулся азарт. Я только недавно себя поймал на этой мысли. Я постоянно думал о жене, и о том, что стало бы с нами, если бы жена не оказалась в больнице, отрезанная от Озимкова?! Неужели Ксюша поддалась бы Аркадию и стала бы с ним встречаться? Или, возможно, с кем-то другим? Ведь, как оказалось, сердце Озимкова занято другой.
До больницы остается несколько сотен метров.
Впереди пешеходный переход, на котором в прошлый раз я чуть не сбил старуху. И, как будто почувствовав что-то неладное, сбросил скорость. Внезапно, на дорогу, будто из ниоткуда, выруливает девушка с маленьким ребенком на руках. Прежде чем сделать шаг, она смотрит в мою сторону. Притормаживаю.
Девушке тяжело. На лице написана мука. Глаза красные. Нос распухший. Лицо отекшее. Кажется, что она долго плакала. Растерянно кивнув, девушка ступила на асфальт, таща за собой огромный чемодан. Я постукиваю пальцами по рулю, в нервном ожидании. Время тикает. Ксюша, скорее всего, ждет уже нас. Но у девушки что-то идет не так, потому что чемодан открывается и оттуда, словно из прорвавшегося пакета, рассыпаются яблоки, у нее же, вещи.
Девушка оборачивается на чемодан, смотрит на него в отчаянии, и в ее глазах начинают блестеть слезы. Она виновато пожимает плечами и опускается на корточки, начинает все собирать, но ребенок мешает сделать это быстро.
Мне ничего не остается делать, как ей помочь. Да и оставлять ее на опасном участке дороге в таком состоянии было бы полным безрассудством.
– Кир. Придется на несколько минут задержаться.
– Хорошо, пап. Ты тете поможешь?
– Да, – отвечаю дочери, съезжаю на обочину, включаю аварийку.
Выбираясь из салона, подхожу к девушке:
– Давайте помогу.
Она торопливо пытается собрать детские вещи, игрушки:
– Ой, спасибо. Извините, что задерживаю вас. Уж не знаю, как так получилось. Видимо, плохо застегнула чемодан.
Растерянно пробормотала девушка. Удерживать хныкающего ребенка ей становится совсем трудно, и она начинает злиться:
– Костик! Хватит! Потерпи немного! – сердито бормочет.
– Не волнуйтесь. Все хорошо.
– Да, спасибо. Вы так добры, – рассыпается девушка в комплиментах.
– Прекратите, мне не сложно. А вы в реабилитационный центр? Я могу вас подвезти. Тут еще метров пятьсот шагать. У меня как раз жену сегодня туда переводят.
– Ой, нет-нет, – девушка краснеет, запинается. – Мне в «Глорию», это через дорогу…
– … да, я понял.
Перебиваю ее, потому что это тот самый кризисный центр, про который мне говорил Озимков. Я активнее начинаю собирать детские вещи.
Ладони потеют, и я даже чувствую, как под носом собираются капельки пота. Становится не по себе, потому что мысли сразу активно транслируют параллельную ситуацию, в которой могла бы оказаться Ксюша из-за меня. Если бы ей не встретился Озимков.
– Простите.
Девушка снова извиняется, как будто почувствовав мое состояние.
– Ничего…
Отвечаю ей, и в параллель моим словам воздух прорезает оглушающий скрипучий свист тормозных колодок и свистящий звук резины об асфальт.
Секунды. Мне