«Вчера на шестьдесят шестом году жизни… Скоропостижно… Сердечный приступ… На своем рабочем месте… Заслуженный…

Илья Федорович Васнецов».

Михалыч остановился. Посмотрел направо. Туда, где к стене был прикручен здоровенный стенд с номерами кабинетов и фамилиями. Там суетились двое в синей форме. Один держал большую раздвижную лестницу, а второй, забравшись на нее, вытаскивал из узеньких металлических желобков табличку. Михалыч знал, что написано на ней. «Васнецов И.Ф. каб.603».

«Наверное, смерть так и выглядит со стороны. Раз, и кто-то вычеркивает тебя из жизни, а двое работяг уже меняют табличку на стенде живых. Не со зла. Просто у них такая работа».

Опомнившись, Михалыч еще больше ссутулился, развернулся и быстрым шагом пошел на выход. Вокруг, гулко отдаваясь в высоком холле, звучали шаги. Множество ног… Размеренные, спокойные, энергичные, решительные… И только одни, торопливые, почти бег, сзади.

Михалыч кинулся вперед, толкнув какого-то господина в шубе, ударился всем телом в дверь!

«Подземный переход, направо, метров сорок!» – подсказала память.

На какое-то мгновение он встретился взглядом с «бизнесменом», в очередной раз приложившим телефон к уху. Бизнесмен сделал несколько шагов в его сторону, одновременно из машины выскочили двое.

Михалыч сорвался с места и побежал!

Подземный переход. Толчея.

Свернуть налево. Там, чуть дальше, вход в метро. Толкаясь, сталкиваясь, протискиваясь, Михалыч помчался туда. Времени оборачиваться не было.

Когда Гриша проснулся, Роман спал. Поначалу он просматривал новости, пытаясь разобраться с тем, что же все-таки происходит в мире. Перескакивая со ссылки на ссылку, углубился в дебри политического конфликта Восток – Запад, «необъявленной холодной войны», нефтяного кризиса, противостояния ресурсных групп. Политики, народ ушлый, специально удлиняли фразы, сыпали терминами, путали и жонглировали словами. Аналитики ничем особенно от них не отличались. И потому все, что удалось выяснить про общеполитическую ситуацию, укладывалось в простое русское слово «Бардак». С большой буквы.

По мнению Гриши, войны велись и ведутся только за ресурсы. Все остальное, политические идеи, защита тех или иных национальных групп, – это лишь надстройка. Экономика самим своим существованием определяет войну. Холодную, горячую или какую-то еще, не важно. Экономика подразумевает конфликт и войну. В этом разрезе особенно смешными казались идеи пацифистов, которые призывали человечество отказаться от войн, конфликтов и жить в мире. Гриша считал, что для этого надо запретить деньги и ввести исключительно меновую торговлю. Шкурки енота на рыболовные крючки. Да и то… поможет не сильно и совсем ненадолго. А возможно, и совсем не поможет. Соответственно пацифист воспринимался как некий Шариков, который, для исключения конфликтов и войн, предлагает все поделить. Дабы сделать всех «поровну нищими».

Война была естественным продолжением экономики и не утихала никогда. Даже в годы, признанные мирными, война всего лишь переходила в другую стадию. Из видимой превращаясь в невидимую. Одно общество пожирало другое, только не с помощью танков, авианосцев и ракет, а через идеологию, гуманитарные технологии, общечеловеческие ценности и прочие демократии. Война идей была не менее кровопролитна и являлась лишь прелюдией для войны настоящей, реальной.

Гриша думал о том, что общество, по сути, – это такое огромное, сложное и совершенно нечеловеческое животное. Или даже насекомое.

Сначала в страну-жертву заносится вирус, поражающий наименее стойких особей. Эти особи становятся другими. Например, социалистами при монархии или демократами при диктатуре. Общество-жертва старается удалить из своего тела пораженный участок. И тут же общество-захватчик обрушивает на жертву всю свою мощь. Военную мощь. Под предлогом защиты пораженных особей. Защиты демократии, например.

«Нет, не насекомое, – думал Гриша, снова засыпая. – Амеба какая-то… Вирусы, ложноножки… Сволочи…»

Голова опустилась на грудь. Гриша заснул.

Во сне на него нападали огромные бактерии, охватывали щупальцами, пытаясь растворить в себе, прижимали к склизкой поверхности, под которой что-то копошилось. Но Гриша отбивался. Кричал на них. Бактерии вздрагивали и уползали обратно в темноту, из которой и вышли. А там, во мраке, зрело что-то, огромное, страшное, может быть, самая страшная амеба, бактерия или какая-нибудь другая гидра. Вот уже показались ее лапы и когти… Гриша напрягся не то для смертельного боя, не то для самого громкого крика. Но из темноты позвали:

– Гришка… Гриш…

Щупальце вытянулось и осторожно дотронулось до плеча.

Гриша вскинулся испуганно. Проснулся. Все та же комната. Все та же лента новостей на мониторе. Он сочувствовал, что по подбородку сползает ниточка слюны, и недовольно утерся. Не хватало еще слюнями тут все залить…

– Гришка… – слабо позвал Роман. – Попить бы… Гриша выставил руку вперед. Щас, мол, все будет. И ускакал на кухню.

Остановился, удивленный, на пороге.

Будто в баню попал.

Кухня была укутана плотными клубами пара, который по каким-то неведомым причинам не проникал в коридор, оставаясь в строгих границах. Где-то в самом центре этого кубического облака, яростно булькая и громыхая крышкой, выкипала кастрюля.

Гриша, пригибаясь, как под обстрелом, добрался до плиты, щелкнул выключателем. Испуганно шарахнулся от чего-то склизкого с красноватыми комочками, расползшегося по столу. Пельмени. Потом нашел стакан, налил в него кипяченой воды и выскочил в коридор.

Как из парилки выбежал.

Вернувшись в комнату, Гриша обнаружил, что Роман уже дотянулся до ноутбука, развернул его и что-то кликает там беспроводной мышью.

– О, Гришаня, – голос Романа был слаб. – А чего-то я не могу на Ленту зайти? У тебя с каких пор кэш стоит на восьмидесятом порту?

Гриша закатил глаза. Отобрал у парня мышку и сунул ему в руки стакан.

– Спасибо… – Роман напился и откинулся на подушку. – Болит все. Я не помню, где мы?

Гриша удивленно посмотрел на него и постучал по безымянному пальцу левой руки.

– Чего?

У Гриши опустились плечи. Он немного подумал, а затем выдал целую пантомиму. Взял кого-то под руку, прошелся с ним по комнате. Потом нестройно промычал нечто, в чем с трудом угадывался марш Мендельсона. Что-то надел на палец и обнял кого-то несуществующего.

– Ну… – неуверенно произнес Рома. – И чего?

Затем Гриша постучал по запястью и покрутил указательным пальцем по кругу.

– Время, что ли?

В ответ последовал кивок и еще одна порция пантомимы. Гриша швырял что-то на пол, тряс кого-то за грудки, делал страшные глаза и указывал на дверь.