Информация об этих расхождениях двух американских ведомств по разным каналам поступала в Москву. О них можно было прочитать и в открытой печати — например, в декабрьском номере журнала Нью— Йоркер за 1984 год. Но нам в Стокгольме эти различия весьма рельефно были видны прежде всего в работе американской делегации, как одной из самых многочисленных на Конференции, где достаточно полно были представлены все эти три ведомства.

Так, например, глава делегации Гудби явно выступал за поиск компромисса. Это проявлялось прежде всего в отношении решения проблемы с неприменением силы. А вот второй человек в делегации Линн Хансен и представитель Агентства по контролю за вооружениями Гордон Бере занимали жёсткие позиции. Бере, например, почти открыто выражал озабоченность тем, как Гудби ведёт переговоры в Стокгольме.

Думаю, в этом отношении советская делегация в 1984 году была в более выгодном положении. Политику в Москве сообща творили Андропов, Устинов и Громыко. Поэтому расхождений между дипломатами и военными тогда не было, даже на ведомственном уровне. Обсуждение существа военно— технических мер еще не началось, а к так называемым «политическим мерам» военные ведомства проявляли полное равнодушие. Расхождения начнутся, и в весьма острой форме, в следующем году — после прихода Горбачева и Шеварднадзе.

Но если говорить о Стокгольме, то нужно начать с того, что для нас никогда не было секретом, кто к какому ведомству принадлежал в американской, да и в других делегациях. Уверен, что в равной мере для Запада не было тайной, кто был кто в советской делегации. Да и встречались сотрудники американской и советской делегаций сугубо по ведомственной принадлежности. Наши дипломаты, например, как огня сторонились американских разведчиков и встречались только с госдеповцами или разоруженцами из Агентства по контролю за вооружениями. Военные тоже придерживались друг друга — так они чувствовали себя увереннее. Ну а разведчики контактировали с црушниками. Были, конечно, исключения, но очень редкие.

Поэтому я всегда проверял, из какого источника получена информация. Если, например, все три американских ведомства негативно отзывались о какой— либо советской инициативе, то на ней можно было ставить крест. Если одно из ведомств было против, а другие начинали юлить, значит, есть шансы на то, чтобы пробить здесь дорогу к соглашению.

Вот из такой разрозненной мозаики, пусть очень медленно и порою не совсем четко, складывалась общая картина, что возможно, а что невозможно на конференции. На это ушло почти два года. Конечно, при других обстоятельствах этот срок можно было бы легко сократить до нескольких месяцев, но ни Запад, ни Восток, ни Москва, ни Вашингтон рвения не проявляли. Только после прихода Горбачева к власти началось шевеление. А пока конференция варилась в своем собственном соку, как красочно описала это немецкая журналиста Краузе — Бургер.

На пленарных заседаниях советская делегация продолжала тактику «обработки собственного поля». В течение III, IV, и V раундов (сентябрь 1984 г. — март 1985 г.) она говорила только о неприменении силы и других своих политических предложениях, как будто военных мер доверия не существует и в помине. Любые высказывания нейтральных или натовских представителей в отношении политических мер, пусть даже негативного свойства, тут же подробно комментировались и потом изображались как активное обсуждение советских предложений. Впрочем, страны НАТО придерживались примерно той же практики и предпочитали говорить в основном о военных мерах доверия, активно предлагая другим делегациям высказываться по предложениям НАТО.

Поэтому очень скоро такая дискуссия стала напоминать диалог глухих. Но чем дальше продолжался этот абсурд, тем явственнее становилась необходимость создания такой рабочей структуры конференции, которая позволила бы начать деловое рассмотрение всех предложений, внесенных на конференции. Эта тема постоянно фигурировала в наших неофициальных контактах с Джимом Гудби, Клаусом Цитроном и Жаком Леконтом, но решение пока не прогладывало. После неудачи в сентябре Курт Лидгардт отстранился от дальнейшего участия в поисках компромисса. Однако Матти Кахилуотто продолжал проталкивать шведско— финское предложение о двух группах.

Во время октябрьского перерыва мне удалось уговорить Громыко в необходимости создания рабочей структуры конференции на основе шведско— финской инициативы. Иначе мы окажемся в изоляции и не сможем добиваться даже обсуждения советских предложений, убеждал я его. Если сейчас мы не примем предложения финнов, то потеряем поддержку нейтральных и неприсоединившихся государств, и тогда нам будут противостоять 29 государств НАТО и Н+Н. Без особого энтузиазма Громыко разрешил тогда «попробовать».

Компромисс, разработанный Кахилуотто, был до изумления прост. Конференция принимает резолюцию о создании двух рабочих групп А и Б. В группе Б будут обсуждаться все «старые меры», которые предусматривались ещё в Хельсинском заключительном акте (уведомления и наблюдение за военной деятельностью). А в группе А — все новые меры. К этой резолюции прилагалось расписание работы и конкретный перечень предложений государств, которые будут обсуждаться в каждой группе. При этом была сделана оговорка: «согласие на обсуждение того или иного предложения не означает его принятия и не ущемляет права каждой делегации оценивать соответствие этого предложения мадридскому мандату». Вот и все.

Однако на выработку даже такого компромисса ушло практически три месяца. И это несмотря на то, что вместе с финнами над ним активно работали делегации СССР, США, Франции, ФРГ и Польши. Мы с Гудби разговаривали на эту тему минимум раз в неделю. Но... нужно было убедить столицы, союзников, чтобы абсурд бесполезных дискуссий не пленарных заседаниях дошел, наконец, до всех.

И здесь были свои правила игры. Не знаю, как было принято в США, но в Москву советская делегация должна была сообщить о достигнутом компромиссе, не как о договоренности ряда делегаций Востока и Запада под эгидой финского посла, а как о результате жестокой борьбы, в которой американцы потерпели поражение. Что мы и сделали, направив в Москву депешу о намерении дать согласие на создание рабочих групп А и Б, если не получим иных указаний.

Теперь нужно было набраться терпения и ждать. Москва промолчала, и 3 декабря финское предложение было принято. Это было единственное достижение Стокгольмской конференции за год работы. Правда, мы не разругались и не разошлись. По тем временам это уже было хорошо.

Хотя создание рабочих групп вызвало на Конференции ликование, существенных изменений в устоявшийся порядок работы на первых порах оно не внесло: НАТО и ОВД продолжали «обрабатывать собственное поле». Но в кулуарах мы с Гудби продолжали тянуть дуэт про сплав из неприменения силы и военных мер доверия — монотонный и пока безрезультатный.

На открывшемся очередном пятом раунде 29 января 1985 года советская делегация внесла «Основные положения Договора о взаимном неприменении военной силы и поддержании отношений мира». В них не было ничего нового, если не считать того, что ключевое положение не применять первыми ни ядерных, ни обычных вооружений было сформулировано теперь в договорной форме. «Предложение вряд ли продвинет работу конференции, — комментировал его Джим Гудби. — Я скорее удивлен, что оно так мало учитывает нашу позицию».