Хутор

— Ты вот что, позвони Князю, — сказал Анне Дед. — Он наверняка про этих самых Песковатских в курсе. Пусть говорит, кто такие и с чем их сожрать можно. Про брата ни полслова. Просто скажи, интерес, мол, Дед к этим самым Песковатским имеет. Большой интерес.

Когда Анна связалась с Князем, Дед взял параллельную трубку. Выслушав ее, Ваныч сказал:

— Я понял. Сегодня вылетит Поп и все про этих козлов растолкует. Хотя нет, — передумал он, — Малыш полетит, у него там дела есть. А чего это Дед вдруг ментами интересоваться начал?

— Менты, значится, — положив трубку, вздохнул Дед. — Вот кто интересоваться Мишкой начал. Внук им нужен. Поэтому и собрали все письма и бумажки. Схвати они братана, он бы сдал… Выходит, хорошо, что убили. И в тайге сызнова бандюки появились. Марецкий со своими — молодцы. Надо сказать, чтоб отметили мужиков. Ну премию какую дали и отпуск оплачиваемый. Ведь Сироту даже подранили трохи. Да… Не пойди он по грибы, была бы кровь на участке. Марецкий просто так не дал бы золотишко хапнуть. Брата похороним завтра. Никого звать не стану. Сами закопаем и помянем… А ведь не жаль мне его. Даже вроде как доволен я тем, что узнал, кого интересую. Значит, все ж фигура я на этой доске, — усмехнулся он. — Но надо решать, как быть и что делать. Я ж помереть скоро могу, уже шестьдесят два. Но пока, тьфу, тьфу, тьфу, — плюнул он через левое плечо, — ни на что не жалуюсь. Но сколь годков мне еще отпущено? Может, завтра кто пулю всадит. Меня ж ненавидят все… Вот ты как ко мне относишься? — спросил он Анну. — Не боись, правду говори.

— Правду? — посмотрела она на него. — Боюсь я вас и ненавижу. Боюсь, потому что страшный ты человек, Дед. Даже имени у тебя нет, Дед и Дед. А ты не думал, каково мне, матери, сына не видать? — На ее глазах появились слезы. — Постоянный страх — вдруг прознают, чей он внук. А еще, — она опустила голову, — я молодая, здоровая баба, а мужика не имею уже сколько…

— У всех вас одно на уме, — вздохнул Дед. — Я же предлагал, поменяй фамилию и выходи замуж, за кого пожелаешь.

— А сын как же? Дай мне с ним уехать! — упав на колени, взмолилась Анна. — Никто знать не будет, чей он внук. Он фамилию поменяет…

— Хрен те! — прорычал Дед. — Мишаня последний из фамилии моей! Нету более никого, тока от него мой род продолжиться может. Знаешь, почему у брата не было никого? Ему в девятнадцать лет шатун когтями мужское хозяйство вырвал. Он выжил, первое время все покончить с собой желал. Но потом вроде смирился. А погиб из-за своего двоюродного внука. Ищут Мишку, ты понимаешь, дурища, али нет?! — орал он. — Потому как нет у меня места, куда больнее вдарить можно. Я смерти не боюсь, только Бога молю, чтоб дал возможность Мишку вырастить. Ну пока он для жизни такой не созреет. Счас вид, ипть чего делается. Бьют и убивают кого ни попадя. И сами менты, вона, вовсю пуляют. Любого счас похоронить запросто можно. Никто и не спросит…

— Отдайте мне Мишу, — стоя на коленях, поклонилась Анна. — Ведь у вас не вырастет он хорошим человеком. При живой матери без нее растет… Отдайте мне сына, Афанасий Прокофьевич.

— Гляди-ка ты, — усмехнулся он. — И по имени-отчеству вспомнила. А что ты Мишке дать сможешь? — Схватив ее за волосы, подтянул к себе. — Ты ж ни специальности, ни образования не имеешь. Что ты ему дать-то сможешь? — И брезгливо оттолкнул.

Анна бросилась к стене, на которой висела двустволка.

— Патроны в патронташе, — подсказал Дед. Она достала два патрона с жаканами. Закрыла стволы и взвела курки. — Зазря жакан вставила, — качнул он головой. — Промахнуться можешь. Картечь серьезнее. Штук пять войдет — и больно, и умереть можно. Перебьет артерию какую, и привет. Токо вот ты о чем не подумала, — усмехнулся он, наливая себе в стакан молока. — Ну прибьешь ты меня сейчас, а далее что? Где Мишка, ты понятия не имеешь. И к тому же в тюрьму тебя посадят. Лет восемь дадут. Да и парни мои жить тебе не дадут. Не потому, что я по жизни отец им родной. Может, они меня более, чем ты, ненавидят. Но я деньги большие плачу и потому нужен. Опять же здешняя милиция их не трогает. Снова заслуга моя. А ты не тяни, — снова налив молока, кивнул он. — Чем дольше думать будешь, тем тяжелее убить. Точно говорю. Вот у тебя и слезы появилися, и страх, что посадят. Ну и меня ты, понятное дело, страшишься: изобьет ведь. Да пальцем не трону! Может, и права ты. Хреново, наверное, пацану без родителей. И дед его бандит. Но я ведь о нем думаю. Вот ты бабенка видная, но замуж никто не зовет. Почему? Меня боятся.

Анна заплакала, опустила ружье и села на пол.

— Да не реви ты, — вздохнул Дед. — Слезами тут делу не помочь. Ты мне вот что скажи. Ежели меня убьют, что ты делать станешь?

— Сына, Мишку, искать, — плача, ответила она.

— И где ж ты его искать-то мыслишь?

— Буду твоих мужиков опрашивать, кто-нибудь да скажет…

— Навряд ли, — с грустью сказал Дед. — Ежели меня не станет, разбегутся все в разные стороны и, конечно, каждый попытается кусок пожирнее ухватить. Кровушки немало прольется. — Он надолго замолчал. — В общем вот что, — решительно заговорил он снова. — Как токо меня прибьют, тебе сразу привезут адрес сына. Никому, слышишь, никому не говори, где вы будете. Там есть дом, машины и деньги. Магазин, который записан на твое имя. Конечно, не миллионы выходят, но хватит на жизнь тебе и сыну. Мой счет на твое имя переведут. Так что не мучь себя, а просто погоди трохи. Как токо эта канитель с Долиной закончится, сына я отдам. Уедешь, может, кого настоящего найдешь. Слово мое верное, ты это знаешь. Как токо с наследницей все понятно станет, поедешь к Мишке. Гостинцев ему от деда привезешь. Точнее от дедушки.

Он поднялся и подошел к сидевшей на полу Анне. Она, вздрогнув, сжалась.

— Ну вот те нате, — усмехнулся Дед и, кряхтя, опустился рядом, попросил: — Принеси кагорчику, что так просто сидеть. А ведь ты меня действительно пристрелить хотела! — неожиданно захохотал он. — И знаешь, я впервые испугался. Думаю, сейчас дура-баба пальнет — и все, конец мне. И мысля дурацкая в голове — больно, когда убивают, али нет. Неси кагорчику-то, — слегка толкнул он ее локтем. Она с мокрыми глазами испуганно и удивленно смотрела на него. — Где кагор-то, говорю, едри твою мамашку?

Анна, поднимаясь, уронила ружье. Дед поймал и осторожно спустил курки.

— А вы не сердитесь? — тихо спросила она.

— Не-а, — качнул он головой. — Конечно, делать так боле не след, но я понял, что ради сына ты на что угодно пойдешь. Просто поверь, не могу я сейчас сказать тебе, где он. Брат не от инфаркта помер. Пристрелили его. Это я велел про инфаркт говорить. Но как с наследницей вопрос ясен станет, поедешь к сыну. Слово даю свое. Да неси ты кагор! — заорал он. — Прям тут и выпьем.

Биробиджан

Услышав звонок, Соломон Рудольфович сам открыл дверь. На пороге стоял наряд милиции.

— К вам позавчера приехали четверо мужчин, — сказал старший лейтенант. — Мы бы хотели проверить их документа и узнать, кто они и откуда.