Склоняя пакет, Инна ссыпала в таз. Зерна клевали дно. “Много порче-ных. — Она смотрела, как льется крупа. — Нет, все не перебрать. Придется выбросить”. Обежав стол, Таракан ухватился за алюминиевый таз. “Я разберу, я сам разберу — по зернышку”, — голос шуршал пустой оболочкой. Пожав плечами, Инна выпустила таз и вернулась к полкам. Забирая в горсть по несколько головок, она складывала в ведро пустые пузырьки. “Тащи на помойку”. — Выловив последние, двинула ведро к Чибисовым ногам.

Чибис поднял. Таракан подкрался сбоку и навалился всей тяжестью. Ведро ударилось днищем. Короткий стук перебился стеклянным звоном. Таракан лез руками. Чибис вцепился в запястья: “Порежетесь, порежетесь... там же осколки!” Тараканьи глаза сочились мольбой. Инна подошла и заглянула. Ее глаза сверкнули.

“В общем, так. Разбилось не все. Много целых. Я оставлю их вам, — Инна обещала прямо в сочащиеся глаза. — Потом вы сможете выбрать. Но с одним условием: если сейчас, сию же минуту вы скажете мне, куда делись их фотографии?” — “Отдал старухе. Все отдал старухе. Она не боится...”

Чибис отвернулся. Буфет, который они разорили, больше не походил на собор.

СНАДОБЬЕ

Таракан тянулся к шинели. Взяв за отвороты, Чибис накинул ему на плечи. Под шинелью плечи казались высокими. “Пошли”. — Инна отомкнула замок и потянула за собой Таракана.

Раз, два, три! Дверь распахнулась с третьим ударом. Длинноволосый мужчина оглядывал группу. “К Ивановне”, — Таракан сообщил веско. Помедлив, караульный скрылся.

Таракан снял шинель и приблизился к мутному зеркалу. Он пригладил волосы, провел руками по груди и неожиданно быстрым движением оправил заплатанную гимнастерку — перегнал складки на спину с боков.

Синий занавес приподнялся, едва они приблизились. С той стороны стояла старуха. Ломая складки в горсти, она оглядывала пришедших. “Здравствуйте…” — косясь на синий занавес, Инна начала, но старуха пресекла взглядом. Таракан опустился на табурет. Бессильная голубоватость, будившая Чибисову жалость, исчезла. Тараканьи глаза стали серыми.

“Вот. Явились. Желают фотки поглядеть”. Кажется, старуха не удивилась. Подойдя к шкафу, она пошарила и вынула газетный сверток. “Еще не разбирала”, — она обращалась к одному Таракану. Таракан придвинул стул.

Выглядывая из-за спин, Чибис слушал бессмысленное бормотание. “Твой, твой, вне всякого сомнения — твой”. Из-под ее руки Таракан вынул следующую. “Этот — мой”, — он произнес непреклонно.

Одну за другой старуха брала фотографии и раскладывала в две стопки. Таракан кивал согласно. “Этот — мой”. — Он водил руками по столу. “Ну как же! — ее голос возвысился. — Нос, глаза, рот… Нет. Этот все-таки мой”. Инна поднялась и сделала неслышный шаг. Встав на цыпочки, она следила за их игрой.

“Мой, этот мой”. Высохшие человечки, высоко поднимая подбородки, строились в две колонны — в затылок. Локтем Инна подтолкнула Чибиса и пожала плечами. Правил этой игры она не могла разгадать.

Общая стопка кончилась. На ее месте — рубашкой вверх — лежала единственная карточка. Иннины губы дрогнули. “Этот... — Хельга Ивановна поднесла к глазам и запнулась. — Что это?” — она спрашивала Таракана.

Таракан мотнул подбородком: “Она. Пришла ко мне давеча — одного украла. Подменила собой”. — “Собо-ой? — старуха протянула недоверчи- во. — Он же — мертвый”. Чибис вспыхнул и потянулся вперед. “Ну и что? — Иннин голос перебил его страх. — Я хотела знать правду. Он, — она указала на Таракана, — просто так бы не отдал”.

Две стопки лежали на столе. Старуха отодвинула их обеими руками, словно развела по сторонам. “Разве я не предупреждала тебя? — она спросила устало. — Рано или поздно они придут — те, кто захочет правды? И какую же правду, — старуха глянула остро, — ты захотела узнать — такой ценой?”

Инна оглянулась на Чибиса. Чибис вытянул из кармана снимок: “Вот”. Он разгладил углы. “Кто это?” — Старуха протянула руку. “Мой дед... Мне сказали, — брови изломились в сторону Таракана, — что он расстрелян”.

“А-а-а”. — Едва взглянув, она положила в свою стопку. “Я хочу знать, — теперь, когда снимок лежал со всеми, Чибис не решился бы дотронуться, — где он похоронен?” — “Этого не знает никто”, — старуха ответила ровно и сильно, словно кого-то выгораживала.

“Здесь же — номер: В-238. Можно найти документы...” — “Пожалуйста, помогите ему, — Инна обращалась к старухе. — Прошлый раз вы сказали, что помните ту женщину. Вы говорили, родилась девочка. Он — мальчик, которого отдали отцу”.

“Документы? — Деревянные губы усмехнулись. Старуха отвечала Чибису, как будто не слышала Инниных слов: — Кто тебе сказал, что документы вообще существуют? Кто тебе сказал, что их документы на что-нибудь годны?” — “Но тогда, — Чибис чуть не плакал, — мы никогда не узнаем правды”. Только теперь он почувствовал, как холодно в этой комнате: старуха, сидевшая в кресле, была похожа на его умершую бабушку.

“Не плачь, — бабушкин голос теплел. — Правда сама себя скажет. Свидетели остаются всегда. Наше дело решить, что делать с ними”. — Ладонями она прикрыла обе стопки. “Сжечь. Куда еще? Самое время”. — Таракан жевал пустыми губами.

“У меня есть тетя, не родная, жена папиного брата. У нее умерли сыновья, трое, но она не знает, где похоронены, — их не отдали в больнице...” — “Мертворожденные?” — старуха перебила деловито. “Да. Наверное… Но она сама придумала им могилу — на кладбище, под пустым камнем. Пишет краской их имена. Мне попала одна тетрадь — там написано: правда и истина. Конечно, пустые могилы — не правда, но может быть…” Чибис слушал восхищенно.

“Там много пустых камней, — Инна продолжила тихо. — Если переписать номера… ” — “У тебя что, и краска есть?” — старуха перебила недоверчиво. Инна кивнула. Хельга Ивановна взяла Иннину фотографию и подложила к своей пачке. Таракан пошарил в кармане и вынул коробок.

“Их же — всех вместе, — Чибис вступил испуганно. — Почему вы разделили?” — “Это не я. — Старуха обернулась. — Я — не природа, чтобы делить”. Расстрелянные каменщики, о которых писал старик, знали тайны природы. Старуха что-то знает. Инна вглядывалась: рот, нос, глаза… Неужели по национальностям? Таракан усмехнулся, словно услышал: “У ентих одна нация: зека-зека. Значит, считай, все — русские”. Приложив к уху, он потряс коробком.

“Тебя послушать, русские будто одна нация…” — Старуха вздернула подбородок. “А чего же? — Таракан набычился. — Знамо, одна”. — “Может, когда и было… До вас”. — “Было. И до нас, и во время нас, и всегда будет”. — Тараканьи глаза сверкнули голубым.

“А этих ты спросил? — Острым пальцем она ткнула в свою пачку. — Может, они не желают — с твоими?” — “Это мои с твоими не желают! — Ребром ладони он жахнул по столу. — Жела-ают! Кто их, мертвяков, спрашивает?” — “И спрашивать нечего: все и так видно — на глаз”. — Старуха приосанилась. Таракан смолк и уткнулся в стол.

“Возьми с полки бумагу, сядь и пиши, — победив в споре, старуха обращалась к Чибису. — Ты, — приказала Инне, — принеси с кухни таз”. — “Может быть, не надо”, — Чибис попросил едва слышно. “Твой дед, если он, конечно, твой, такой глупости не сказал бы никогда”, — голос подымался, как по ступеням. “Да, — Чибис прошептал, — я понимаю...” — “Или, — старуха глянула искоса, — ты желаешь показать фотографию отцу?” Чибис замер. Невесть откуда она знала: не показал.