Жаклин вся дрожала. Это было совсем не то, что она помнила. Это вторжение опустошало, подавляло. Его движения ускорялись, спасаться было негде, да и не нужно, и тело ее, повинуясь вековому инстинкту, выгнулось под ним.

Она говорила себе, что нужно притвориться, будто это Порше пыхтит и потеет над ней; твердила, что это старый граф, от которого воняет чесноком. Но убедить себя не могла. Не могла, потому что его руки ласкали ее грудь, губы страстно искали ее губ. Потому что в ней самой пылало желание, какого она никогда прежде не испытывала. Жаклин убеждала себя, что должна сопротивляться, но это приводило лишь к тому, что его плоть проникала все глубже в ее тело, которое отвечало на это с безрассудным пылом и радостью. Она хотела его! Ей нужны были его тело, его губы, его руки — нужно то, чего она не могла бы определить словами.

Жаклин застонала, ненавидя себя за это. Николас вновь накрыл ее губы своими, и она, идиотка, поцеловала его в ответ! Положив ей руки на бедра, он поднял ее повыше, тело его вдруг напряглось, и она почувствовала, как на нее извергается поток тепла.

Жаклин захотелось плакать. Вот теперь-то она по-настоящему потеряла невинность! Она лежала под ним и ненавидела его, ненавидела себя, тщетно пытаясь унять свое бешено стучащее сердце.

Внезапно Блэкторн резко отстранился и встал с кровати. Он молча смотрел на нее, а она не могла на него смотреть — не могла простить себе, что предала саму себя. Жаклин свернулась клубочком, до боли закусив губу, чтобы не застонать, и закрыла глаза.

Николас накинул на нее мягкую льняную простыню. Минутой позже она услышала, как щелкнул дверной замок и он, захлопнув за собой дверь, повернул ключ с другой стороны.

Ну слава богу, он хотя бы оставил ее одну. Она, по крайней мере, может переживать свое поражение в одиночестве. Он победил. Отомстил ей. И эта месть была более болезненной, чем она ожидала. Он лишил ее иллюзии, что ее плоть неуязвима. Больше того, он лишил ее иллюзии, что сердце ее подобно камню.

Боже, как же она ненавидит его! Его наглость, его холодное презрение, его разрушительную власть над ее телом. Но больше всего — выражение, которое промелькнуло на его лице и тут же исчезло. Выражение раскаяния. В этот короткий миг он сломал и разрушил все ее планы мести. Она ненавидела его всей душой, всем сердцем — но из-за него она поняла, что у нее еще есть и душа и сердце. И что они принадлежат ему…

Жаклин знала, что Блэкторн больше не придет сегодня ночью. Он может вообще уехать в Венецию, бросив ее здесь. И это будет лучше для них обоих. Она лежала в постели, тело ее все еще было влажным и трепетало от воспоминаний. Может, бог все-таки сжалится над ней и ее навсегда оставит человек, которого она все еще так глупо любит?..

Когда Николас спустился в бар, там уже никого не было. Тавернер, по-видимому, развлекался с одной из служанок, а хозяин спал. Он тяжело опустился на стул у потухшего камина. «Голландцы — аккуратный народ, — подумал он устало. — Нигде ни пятнышка, все убрано на ночь, в том числе и моя бутылка бренди». Но все равно — никакое бренди не заставило бы его забыть Жаклин, несчастную, свернувшуюся в клубочек на кровати. Никакое бренди не помешало бы ему проклинать себя.

Она, бесспорно, победила. Он впервые в жизни не сумел заставить женщину кончить, не удержался, позволив своим эмоциям перехлестнуть через край. И, что самое удивительное, — она не поняла, что победила!

Если в нем осталась хоть капля благородства, он должен завтра же покинуть ее. Договориться с хозяином, оставить ему столько, сколько мог позволить его истощившийся кошелек, и никогда больше не видеть Жаклин.

Но он знал, что порядочности в нем давно уже нет. Он намерен и дальше держать ее при себе, в своей кровати. Он намерен заниматься с ней любовью в любое время, когда ему этого захочется, пока не сумеет вырвать ее из себя. А он должен это сделать, потому что иначе они могут уничтожить друг друга. Он никогда до конца не верил, что Жаклин погибла во время революционного Террора. И он не допустит, чтобы она погибла сейчас. Тем более — от его руки.

— Но, Тони! — воскликнула Эллен жалобным голосом, стараясь не отставать от него в элегантном холле лучшего отеля Вены. — Почему ты сказал им, что мы женаты?

Тони остановился, и Эллен с разбегу налетела на него.

— Потому, моя дорогая, — сказал он терпеливо, — что в Вене мы можем встретить знакомых из Лондона. Мы должны сделать все возможное, чтобы сберечь твою репутацию.

— Мне казалось, что это давно перестало нас тревожить, — сказала она искренне. — Я путешествую с тобой без компаньонки уже больше двух недель. Мы проехали через всю Шотландию, а потом добрались до Австрии. Я думаю, — весело закончила она, — что моя репутация уже давно рухнула.

— Я буду тебе очень обязан, если ты не станешь оповещать об этом весь мир, — сказал Тони, понизив голос, и, взяв ее за руку, повел мимо любопытных постояльцев. — Может, нам еще удастся обхитрить всех, если мы будем очень осторожны.

— Я могу быть и осторожной, — сказала Эллен обиженно.

— Дорогая моя, да ты самая открытая и искренняя женщина из всех, кого я когда-либо знал! Хитрости и уловки — это не для тебя. Доверься лучше мне. Оставайся в своей комнате, пока я не разузнаю что-нибудь. Мне непонятно, зачем Николасу понадобилось везти Жаклин в Вену, но в таверне кто-то слышал, как они это обсуждали. А так как у нас с тобой это единственная ниточка, то мне ничего не оставалось делать, как за нее уцепиться. Если бы ты согласилась вернуться домой…

— Но я не могу, Тони, правда, не могу! — Эллен ждала, пока Тони открывал позолоченную дверь в роскошный номер. — Мы с тобой уже так много проехали… Но ты возвращайся, если хочешь. Я могу продолжить это одна…

— Знаю, что можешь, — сказал он голосом страдальца, закрывая дверь. — Именно поэтому я здесь, с тобой. Хватит того, что я погубил твою репутацию. Не хватало еще, чтобы я оставил тебя тут одну.

— Дорогой Тони, не надо к этому относиться так серьезно. — Она оглядела элегантную гостиную. — Чудесно! Ты знаешь, я никогда раньше не жила в гостинице.

— А как же Париж? — спросил он, снимая перчатки и шляпу. — Ты ведь жила там вскоре после того…

— После того, как от меня отказались?

Эллен произнесла это на удивление хладнокровно. Застарелая боль больше не мучила ее, исчезла, растворилась. Еще одно постыдное доказательство того, что была оскорблена ее гордость, но не сердце.

— В Париже я жила у одной из кузин Лиззи. Скажи мне, в гостинице очень шумно?

— Не более, чем в сельской таверне, Эллен.

— Знаешь, Тони, мне здесь нравится, — решительно заявила она. — Как ты думаешь, мы можем остановиться здесь на несколько дней после того, как вернем Жаклин? Она великолепно справится с ролью моей компаньонки, и не будет повода для сплетен.

— Давай решим это после того, как найдем парочку, — сдержанно сказал Тони, проходя мимо нее и заглядывая в спальню. Ему, видимо, там что-то не понравилось, потому что он повернулся к ней с каким-то странным выражением лица. — Ну, я пошел. Посмотрю, что мне удастся разузнать. Мне бы не хотелось, чтобы ты выходила из комнаты.