Девушка с чистеньким проборчиком тем не менее смотрела на него не отрываясь. Просто забыла свои глаза на его лице.

Потом он скажет, что она работала от какой-то цветочной фирмы, оформляла фестиваль цветами, составляла букеты. Она жила за городом и часто не успевала на поезд, так как фестиваль вел ночную жизнь. Девушка ночевала у него в номере на соседней кровати.

— Но между нами ничего не было, — говорил он. — Ты мне не веришь?

— А я тут при чем?…

Прошла неделя.

Татьяна общалась, тусовалась, вбирала в себя общий гул, как сухая земля вбирает дождь. За неделю земля напитывается и больше не принимает влаги. Образуются лужи.

Татьяна устала. Концентрированное общение — это тоже стресс. Захотелось покоя. Она перестала посещать все тусовки, только некоторые. Конкурс красоты, например.

Навезли молодых телок. Они ходили по сцене в купальниках. Потом на сцену поднимались бизнесмены и дарили норковые шубы, деньги, телевизоры, заграничные поездки.

Актрисы, приехавшие на фестиваль, сидели притихшие и униженные. Почему дают деньги за сиськи и попки? А не за талант, например… Но твой талант — это твое личное дело. А тело — товар. Его оценивали. Охраняли. По залу ходили мощные быкообразные мальчики, смотрели безо всякого выражения, жевали жвачку, как быки. Охраняли товар. Большое количество молодятины.

Среди девушек-конкурсанток была только одна, которая не ведала, что творила. Ей исполнилось пятнадцать лет. На нее надели прозрачную греческую тунику, через которую просвечивало ее чистое полудетское тело. Она улыбалась наивно и ясно — сама весна. «А где ее мальчик? — подумала Татьяна. — Или папа?» Возле другой стены — Алеша Горчаков в голубой распашонке. У него, видимо, только одна смена одежды. И больше ничего. А ничего и не надо. И так сойдет. Возле него молоденькая девочка. Не та, с проборчиком, а другая — смешливая, легкая, почти подросток. Пацанка. Откуда она взялась? Просто заскочила, а он быстро втянул ее в паутину своих глаз.

«Бабник, — подумала Татьяна. — Ни одной не пропускает».

Но ей-то что? Мало ли бабников на белом свете? Они — не худшие люди. Ценят красоту.

Татьяна выпила бокал шампанского. Подумала: «А дальше?»

Последнее время ее преследовали два вопроса: «А дальше?» и «Зачем?»

Появилась девушка с проборчиком. Цветочница. На ее лице была приклеена фальшивая мученическая улыбка.

Мальчик из Акмаллы быстро приблизился к Татьяне.

— Разговаривайте со мной, — попросил он.

— Зачем? — удивилась Татьяна.

— Она меня преследует. Не отпускает от себя.

Кто «она»? Цветочница или пацанка? И при чем тут Татьяна?

— Я вам не диспетчер, — сказала Татьяна. — И не регулировщик. Улаживайте свои отношения сами.

Он не отходил.

— Сегодня я нашел в своей рубашке булавку, — сказал он. — Жена приколола.

— Зачем?

— Приколола к себе…

— Вас ждут, — сказала Татьяна.

Девочка с проборчиком ждет. И пацанка ждет. И жена в Акмалле ждет. Каждая по-своему. Девочка ждет трудно. Пацанка — играючи. Татарка — тревожно. Не хватает еще Татьяне встать в эту очередь.

Он повернулся и пошел к дверям. Татьяна видела, что он уходит. Интересно, куда? К себе в номер, куда же еще. С кем? А это уже не важно. С девочкой. Той или этой. Он ее разденет, разденется сам и подарит ей себя со всей своей неутоленной тоской хулигана из пригорода.

Позже он расскажет Татьяне, что отца у него не было вообще. Мать пила и была ему как дочка. Больной ребенок. Он ее отбивал и выручал. И очень любил. И дрался из-за нее. Он умел драться и даже любил драки. Любил первый порыв решимости, как ступить с самолета в пустоту. Парашют, конечно, раскроется в нужную минуту. Но ведь может и не раскрыться… То ли выскочишь из драки, то ли останешься. Застрянешь на ноже…

Он ушел, и Татьяне сразу стало скучно. Вышла на улицу.

После прокуренного зала воздух казался особенно свежим. Пахло йодом и водорослями. Чувствовалась близость моря.

Алеша Горчаков стоял на углу и курил. Он смотрел перед собой и думал о том, что все круги очерчены. И его не возьмут в чужой круг. Он может облить себя бензином и поджечь. И пылать адским факелом. А она, Татьяна Соколова, будет стоять рядом и щуриться от большого огня. А потом уедет в Москву и забудет обо всем. Забудет. В этом дело.

Он увидел ее, бросил сигарету.

Пошли рядом.

Надо о чем-то говорить. Но он не знает — о чем.

— Как зовут твою жену? — спросила Татьяна.

— Румия.

— У тебя есть для нее ласкательное имя?

— Нет. Только Румия.

— Ты ее любил? — Она почему-то спросила в прошедшем времени.

— Да. Я отбивал ее у женихов. Они ходили к ней в комнату в барак. А я в это время на кухне варил борщ.

— Сколько тебе было лет?

— Двадцать.

— А ей?

— Двадцать семь.

Татьяна подумала, что он сейчас в свои сорок выглядит на двадцать пять. А тогда казался, наверное, подростком лет пятнадцати.

Мальчик-подросток упрямо режет свеклу, капусту, лук и засыпает в кипяток. И плачет.

Женихи уходят. Румия их выпроваживает. И они вместе садятся и едят борщ. А потом она разрешает ему лечь возле себя. И он плачет от страсти, ревности и невозможности счастья. А смуглая зеленоглазая Румия доверчиво засыпает рядом.

— Я ее отбил.

Он отбил ее у всех. Она вышла замуж за его любовь. Она думала, что будет владеть этим всегда. Но мальчик вырос. Стал снимать кино. Ездить по фестивалям.

О! Мир велик. Мир гораздо больше Акмаллы. И женщин много, и разных, одна лучше другой, как цветы. И он хочет вдыхать аромат каждого цветка. Недолго. Десять дней фестиваля — как один час, а потом снова в глухое подполье, к Румие.

А при чем здесь Татьяна?

На всякий случай. Она — столичная штучка. Знает всех. И ее знают все. Она введет его в свой круг, скажет: «Познакомьтесь. Вот Алеша Горчаков». И все заметят, заволнуются.

«А что ты умеешь, Алеша Горчаков?»

«Я умею снимать кино».

«Да? Очень интересно».

Все посмотрят его кино и ахнут. «Да вот же он. Мы все тебя ждем. А ты где-то прячешься в Акмалле. Не прячься больше, Алеша Горчаков. Что ты хочешь? Денег? Славы? Женщин?»

«Я хочу ВСЕ», — скажет Алеша Горчаков. Татьяна — извозчик, который привезет его из Акмаллы в Москву. А дальше он скажет «спасибо» и уйдет. Или не скажет «спасибо». Просто уйдет. А она будет смотреть ему вслед. Все так и будет. А если не хочешь — не вези. Не разрешай залезать в твою повозку. «Но-но, мальчик. У меня занято. Ищи себе другого извозчика».