Дверь бесшумно закрылась, снова лязгнул засов. “Кофе ей, – услышала Ирина недовольный голос охранника. – Покрепче.. Попросила бы уж сразу ведро водяры, было бы понятнее…"

Ирина криво усмехнулась, поймала в полукруглом зеркале свое отражение и скроила ему зверскую рожу. “Они все тут против меня, – подумала она. – Рыцари революции… Кого ведено, того и караулят, и плевать им и на закон, и на права человека. В случае чего, Губанов их отмажет”, Она резко встала с постели и, набросив халат, подошла к окну. За окном было белым-бело, двор превратился в идеально ровную белоснежную поверхность, похожую на операционный стол, ветви яблонь в саду тоже стали белыми и непривычно пушистыми, и сосновый лес за оградой стоял белый и торжественный. У Ирины от этой белизны даже заломило глаза и немного закружилась голова. Она поспешно раздавила сигарету прямо о подоконник и отошла от окна.

Позади опять лязгнул отпираемый засов. Ирина сделала два быстрых шага в сторону двери и была вознаграждена испуганным движением охранника, решившего, видимо, что ему сию минуту вопьются ногтями в морду, пользуясь тем, что руки у него заняты. Он отпрянул назад так резко, что посуда на подносе звякнула.

На подносе, как обычно, было навалом еды, посреди которой столбиком торчала высокая цилиндрическая бутылка темного стекла. Увидев бутылку, Ирина невесело усмехнулась: любимый муженек по-прежнему заботился о том, чтобы она не просыхала. Сначала он заставлял ее пить, потому что у них была жуткая любовь, и пить без нее ему было неинтересно. Потом он подпаивал ее, чтобы она сквозь пальцы смотрела на его делишки, которые он проворачивал за спиной у папочки. А потом заставлять ее уже было не нужно, потому что она не хотела никому мешать проворачивать делишки, жениться на молодых шлюшках и вообще путаться под ногами. И даже теперь, когда ее посадили под замок, она продолжает всем мешать, и ей присылают вино – бутылочка к завтраку, бутылочка к обеду и, само собой, бутылочка на ужин, – чтобы она танцевала нагишом под Луи Армстронга и помалкивала в тряпочку.

"А ведь здесь есть пища для размышлений”, – подумала Ирина, пристально разглядывая поднос и каменнорожего охранника, который его приволок.

– Я просила кофе, – сварливым тоном сказала она. – Кофе, а не продовольственный склад.

– Вот ваш кофе, – с непроницаемой вежливостью сказал охранник, указав глазами на дымящуюся чашку, и поставил поднос на столик у дверей.

– Огромное вам спасибо, – проворковала Ирина, сняла с подноса чашку, а поднос резко рванула за один край, так что большая часть его содержимого попала на строгий темно-серый костюм охранника.

– Отнеси это папочкиным избирателям, – посоветовала Ирина. – Пускай оближут.

На скулах охранника проступили странные бледные пятна, словно он сильно обморозился, но выражение лица не изменилось.

– Уборщица придет после обеда, – все так же вежливо сообщил он и вышел, без стука притворив за собой Дверь.

Правда, засов лязгнул громко и, как показалось Ирине, мстительно.

Она взяла чашку и присела во вращающееся кресло у письменного стола. Было совершенно непонятно, за каким дьяволом здесь был письменный стол, но иногда для разнообразия Ирина любила за ним посидеть.

Все-таки ее слова были услышаны: кофе на сей раз оказался вполне терпимым, и она выпила все до дна с превеликим удовольствием и даже процедила осевшую на дне гущу через плотно сомкнутые губы, высасывая из нее последние капли. Теперь ей захотелось перекусить, и она с некоторым сожалением посмотрела на разбросанную на полу около двери еду. Еда была обильная и наверняка очень вкусная, значит, есть ее было категорически нельзя. В процессе поглощения вкусной еды Ирине неизменно хотелось запить ее чем-нибудь этаким… “Эстетика процесса”, – подумала она и посмотрела на откатившуюся в угол непочатую бутылку вина. Бутылка была цела и невредима, она лишь слегка запачкалась майонезом, и Ирина с некоторым усилием отвела от нее взгляд.

Дело шло к обеду, за окном вовсю сверкало солнце и серебрился иней. Денек чуть ли не впервые за всю зиму выдался на загляденье, с легким морозцем и пушистым снегом. Допив кофе, Ирина раздернула портьеры на окнах, впуская в комнату солнечный свет. Солнце и синева над заснеженными верхушками сосен вдруг вселили в нее непривычную бодрость и решимость действовать. Внезапно все, над чем она мучительно, урывками размышляла все эти проведенные в заточении месяцы, сделалось простым и предельно ясным.

Ей отсюда не выйти.

Если бы они собирались ее выпустить, они не стали бы сажать ее под замок против ее воли. Теперь она вспомнила, что сказала мужу во время своего первого побега: это похищение. Самое обыкновенное похищение, что бы они ни говорили и как бы вкусно ни кормили свою жертву. Она им мешала, и они просто заперли ее, посадили в клетку с решетками на окнах. Ее отношение к этому им известно, значит, выпустить ее они просто побоятся – слишком много неприятностей она может им доставить.

Теперь ей стал ясен смысл туманных разговоров о каком-то санатории. Естественно, отец не может держать ее здесь вечно. У него бывают гости, которые могут услышать производимый ею шум и поинтересоваться, кто это заперт в спальне на втором этаже – ну, там, где на двери стоит такой массивный железный засов… Кто-то может спросить – и наверняка спрашивает! – куда подевалась любимая дочь господина губернатора. Что он может ответить? Уехала за границу? Это достаточно легко проверить, журналист нынче пошел зубастый и охочий до грязных историй из жизни московского бомонда. Значит, они что-то затеяли. Краем уха Ирина слышала разговоры о какой-то стройке под Звенигородом. Что ж, наверное, с их точки зрения это выход. Где Ирина Бородич? В санатории. У нее неважно со здоровьем, мы так переживаем… Нет, увидеться с ней нельзя, санаторий закрытого типа, туда пускают только близких родственников, да и то не всегда…

Ирина стиснула зубы так, что у нее зазвенело в ушах.

Это наверняка придумал Губанов, отец на такое не способен. Все, на что он оказался годен в свое время, это помочь матери выпасть из окна и бревном плыть дальше в волнах различных политических течений, которые крутили и вертели его, как щепку, но так и не смогли утопить.

Непотопляемый И. А. Бородин… И еще эта стерва Коврова, которая всегда вертела им, как хотела. Вспомнив плоское, сильно накрашенное лицо Ковровой, Ирина даже замычала сквозь зубы от ненависти. Она словно воочию увидела, как эти двое дудят отцу в уши: Коврова в одно, а Губанов – в другое. Подрыв авторитета.., политические последствия.., доверие избирателей.., электорат.., хулиганские выходки, пьяный дебош.., изолировать, вымарать, забыть. В памяти всплыло вычитанное в каком-то рассказе выражение: “Придется прибегнуть к выдирке”. Именно это, похоже, собирались сделать с ней: просто выдрать ее из ткани действительности и аккуратно заштопать образовавшуюся дыру.

Ирина посмотрела на часы. Было уже начало второго пополудни – рановато для настоящего погрома, но в самый раз для небольшой разминки. Сейчас ее не услышит никто, кроме этих двоих крокодилов под дверью, но они непременно сообщат Губанову, что она буянила целый день. Может быть, у него не выдержат нервы. Может быть, он придет.