– Во всяком случае, такая осведомленность не укрепляет доверия, – продолжал он, преградив нам путь. – На вас кто-то выходил? Кто-то интересуется нашим сотрудничеством?

– Нет, – ответила Виктория, всем видом продемонстрировав, что такая постановка вопроса ее крайне изумляет.

– Тогда с чего вы взяли, что профсоюз связан с бандитами? Не в газетах же, в самом деле, прочли?

На этих словах я сделал мысленный фейспалм. Виктория взглянула на Селиверстова холодно, как глядит на аудиторию преподаватель после экзамена, точно зная, что бисер его педагогической мысли был потрачен зря.

– В наших газетах? – все еще упорствовал юрист.

– Нет, в «Космо», как раз писали между статьей о новых красках для волос и тестом «Какая вы стерва», – съехидничала Вика. – Ну конечно в ваших! Я же уже месяц ничего, кроме ваших газет, не читаю.

– Но там ничего об этом не писали, – не слишком уверенно возразил Селиверстов.

– Прямо не писали, но я, кажется, только что продемонстрировала методики извлечения информации из подтекста.

Владислав Юрьевич покачал головой:

– Ваша наука похожа на какой-то адский шар судьбы.

– Язык и есть призма, в которой отражается весь человеческий мир, – без тени улыбки пояснила Вика, хотя изнутри она уже начинала подсвечиваться радостью от удачно вычисленной задачки. Селиверстов понял, что поймал ее, сделал жест рукой, предлагая снова занять свои места.

– Представьте себе, – проговорила Вика, возвращаясь и усаживаясь в кресло, – читаю я вашу профсоюзную газету и вдруг обнаруживаю, что один и тот же журналист вчера был прекрасно осведомлен о документах из сейфа генерального директора, а завтра путается в оргструктуре предприятия. Нестыковка?

– Конечно. – кивнул Владислав Юрьевич.

– «Конечно», – Вика усмехнулась. – А меж тем здоровый текст не терпит нестыковок. И если уж они настолько очевидны, это точно не может быть случайностью. Значит, с текстом что-то не так. Для начала смотрим на самый очевидный пласт текста – то есть на лексику: какими словами и что в тексте сказано. Каждая профессия имеет свои профессиональные искажения. Юрист говорит и пишет совсем не так, как библиотекарь, и уж тем более не как наладчик станков или капитан дальнего плавания. Если журналист сегодня пишет статью в газету языком профессионального юриста, а завтра в заявлении в суд этот же журналист не может грамотно изложить суть иска, то это показатель.

– Показатель чего? – Селиверстов был хмур, на что Вика лишь театрально вздохнула:

– Как минимум, показатель того, что он пишет не один.

– Но это и так ясно.

– Да, в редакции работает несколько человек, но я о другом. Думаю, что профсоюзу поставляют готовые к публикации материалы со стороны. Обратите внимание, в «Рабочей силе» появляются статьи по темам промышленной и экологической безопасности, анализ экономической деятельности завода, рассуждения о ходе судебных процессов. Для редакции из трех человек, которые к тому же не являются профессиональными журналистами, а набирались из числа рабочих завода, такое количество профессиональных статей, написанных профессиональным языком и содержащих экспертные мнения, невозможно.

– Так вы полагаете…

– Нечего и полагать, и так все ясно, как говорится. За профсоюзом стоят никакие не работники завода, а совершенно другие люди. Пишут и дают оценки деятельности администрации и производственным процессам профессиональные юристы, экономисты, химики, физики. Для собравшихся вокруг Жильцова людей это слишком круто. Те же, кто поставляет материалы в редакцию «Рабочей силы», способны оплатить экспертную работу специалистов в трех или четырех разных областях. Это, согласитесь, не шутка.

Слушая Викторию, Селиверстов вертел головой, скользил взглядом то по мне, то по тетке, то снова по мне, как скользит, нигде не задерживаясь, быстрая горная вода вдоль каменистых берегов. Потом он уставился в окно, долго молчал, как будто ему было и вправду интересно наблюдать за проезжающими машинами.

– И какой вывод вы сделали? – спросил он наконец, щуря глаза и подаваясь вперед.

– У меня только одно предположение. Может быть, я выскажусь не совсем точно юридически, я все-таки всего лишь филолог, но, по-моему, ваше предприятие находится в начальной стадии рейдерского захвата и профсоюзная газета активно этому способствует, – выдала Виктория без пауз и переходов.

Селиверстов откинулся на кожаное сиденье и вдруг расхохотался.

– Боюсь, что вы совершенно правы, Виктория, – произнес он, веселясь непонятно чему. – Только проблема в том, что эти знания не могут, к сожалению, ни помочь, ни навредить. Сейчас мы можем бороться только законными методами.

Виктория интенсивно помотала головой:

– Вы очень ошибаетесь, Владислав Юрьевич. То есть, может быть, как юрист вы правы… Но с точки зрения языка – не могу с вами согласиться. Я сейчас выступаю в качестве эксперта, и я должна знать, с кем имею дело, когда пишу свою экспертизу. Представление о языковой личности собеседника – пятьдесят процентов успеха любого разговора. Согласитесь, возражать студенту, мальчику из хорошей семьи, вы будете иначе, чем слесарю-сантехнику. Даже если и тот и другой забыли вантуз в вашем унитазе. Сегодня в суде мы с вами были как никогда близки к провалу только потому, что я не до конца представляла, с кем говорю. Эти люди убили одного из ваших работников, а вы меня даже не предупредили. Это, между прочим, совершенно другие риски и совершенно другая стоимость моих услуг.

Селиверстов сделал недоумевающие глаза и резко прервал ее:

– Кого это из наших работников они убили? Вы так уверенно об этом заявляете?

– Хотите сказать, что вы сами об этом не думали? – поинтересовалась Виктория после того, как изложила наконец Селиверстову свои соображения об убийстве Захарова. Кстати, судя по реакции юриста, повышение гонорара за опасность работы нам с Викторией не светило.

– Смерть Захарова очень странная, – продолжала рассуждать Вика. – Не похоже на банальное ограбление. Да и следствие, насколько я знаю, зашло в тупик. А в профсоюзе сейчас как раз происходят серьезные разборки. Я пока не могу точно сказать, что там произошло, мало данных. Но…

Селиверстов снова прервал ее, проговорив задумчиво:

– Все может быть. Но думаю, что даже ваше языковое чутье тут пока бессильно. Случайное убийство ради наживы. Больше мы ничего не можем предполагать. Ничего. Сосредоточьтесь на газете, прошу вас.

* * *

Известно, что семнадцатый век, а вместе с ним восемнадцатый почти ничего не дали прикладной физике. Ньютон, Максвелл, Фарадей, Вольт, Ампер – мы имеем дело со сплошными теоретиками. Но тем не менее именно их труды обеспечили возможность того, что теперь наши котлеты жарятся на Фарадеях и Кирх-Гоффах, разогреваются в Максвелле и Попове и охлаждаются в Бойле-Мариотти. Я не из тех, кто не сомневается в пользе высоколобой теоретической мысли. Однако относительно современного состояния гуманитарной науки у меня есть подозрения.