В такси я пытаюсь придумать способ, чтобы объяснить Санди, чего я от нее хочу. Мне нужно, чтобы вы спросили у директора, работал ли у него человек, который отрезал куски ягодиц у трупов, чтобы его брат мог приготовить их в своем ресторане. Как бы я ни сформулировала, это звучало жутко и абсурдно. Зачем мне это знать? Что за книгу я пишу? Опасаясь, что Санди передумает, я ничего не сказала о пирожках. Я сказала, что пишу статью для журнала ритуальных услуг. Мы были уже за городом. Количество грузовиков и скутеров уменьшилось. Люди ехали на телегах, а на головах у них были круглые остроконечные шляпы от солнца, какие носят во Вьетнаме, только здесь они сделаны из блестящей газетной бумаги. Я подумала о том, видел ли кто-нибудь из них выпуск газеты Hainan Special Zone Daily от 23 марта 1991 г.

Такси свернуло на пыльную дорогу. Мы увидели выпускающую черный дым кирпичную трубу: крематорий. Чуть дальше было здание офиса и ритуальный зал. По широкой мраморной лестнице мы поднялись в комнату директора. Все это должно было кончиться плохо. Китайцы очень осторожны с репортерами, особенно иностранными и особенно с теми, которые предполагают, что их служащие издевались над трупами родственников их клиентов, чтобы сделать из них жареные пирожки. И о чем я только думала?

Офис директора был просторным и практически пустым. На стенах не было ничего, кроме часов, как будто никто не знал, чем украсить смерть. Меня и Санди усадили в очень низкие кожаные кресла, как в автомобиле, и сказали, что директор сейчас выйдет к нам ненадолго. Санди улыбнулась мне, не зная, какой ужас ждет нас впереди. «Санди, — начала я, — я должна вам кое-что сказать. Был один парень, который отрезал ягодицы у мертвых тел, чтобы отдать их своему брату, который…»

В этот момент вошел директор. Это была сурового вида китаянка ростом не менее 180 см. Из моего положения практически на уровне пола казалось, что у нее какие-то нечеловеческие пропорции, как у дымящей трубы крематория, и было похоже, что она тоже могла извергать дым.

Директор села на свое место за столом. Она посмотрела на меня. Санди тоже посмотрела на меня. Борясь с приступом морской болезни, я начала излагать свою историю.

Санди слушала и (потрясающе!) не выдавала никаких эмоций. Она повернулась к директору, которая не улыбалась, не улыбнулась ни разу с тех пор, как вошла в комнату. Возможно, она вообще никогда не улыбалась. Санди повторила ей все, что я только что сказала. Она повторила историю братьев Гуанг, объяснила, что я думала, что один из них мог работать здесь, что я пишу статью и хотела бы побеседовать с ним. Директор скрестила руки на груди, ее глаза сузились. Мне показалось, что из ее ноздрей начал вылетать огонь. Потом она заговорила и говорила не менее десяти минут. Санди все это время вежливо кивала со спокойным вниманием человека, которому делают заказ в кафе или объясняют дорогу до ближайшего магазина. Все это произвело на меня сильное впечатление. Санди повернулась ко мне. «Директор, — сказала она, — очень сердится. Директор очень… изумлена этими фактами. Она никогда не слышала подобной истории. Она говорит, что знает всех своих рабочих, что она работает здесь более десяти лет и, безусловно, была бы в курсе, если бы подобная история имела место. Еще она считает, что это очень… ненормальная история. И она не может вам помочь». Ох, хотела бы я увидеть полный текст ответа директора, впрочем, пожалуй, лучше не надо.

На обратном пути в такси я попыталась объяснить все Санди. Я извинялась за то, что втянула ее во все это. Она рассмеялась. Мы обе рассмеялись. Мы смеялись так, что шофер такси спросил, над чем мы смеемся, и засмеялся тоже. Шофер такси вырос в Хайкоу, но никогда не слышал истории о братьях Гуанг. И, как выяснилось потом, не слышал о них ни один из знакомых Санди. Мы попросили шофера доставить нас в городскую библиотеку Хайкоу, чтобы взглянуть на оригинал статьи. Выяснилось, что газеты под названием Hainan Special Zone Daily не существует, есть только газета Hainan Special Zone Times, которая выходит раз в неделю. Санди проглядела выпуск от двадцатых чисел марта 1991 г., но никакого упоминания о пирожках из человечины не нашла. Она проверила также телефонные книги, чтобы найти следы ресторана «Белый храм», но ничего подобного не обнаружила.

Больше в Хайкоу мне делать было нечего, поэтому я села в автобус и отправилась в город Санья, где прекрасные пляжи, чудесная погода и где, как я выяснила, тоже есть крематорий. (Санди позвонила директору и получила такой же негодующий ответ.) В тот день на пляже я расстелила свое полотенце в нескольких метрах от деревянного столбика с надписью «На песок не плевать». Я подумала, что пляж тоже может страдать от ночных кошмаров, язв, конъюнктивита или чрезмерной потливости.

Антропологи могут объяснить вам, что люди не питаются мясом других людей по экономическим причинам. Хотя такие ситуации возникали, как мне сказали, в Центральной Америке. Там захваченных в плен вражеских солдат содержали какое-то время, чтобы потом съесть. Однако это было невыгодно, поскольку до того, как съесть, людей необходимо кормить, и эти затраты не оправдывают себя. Другими словами, плотоядные и всеядные животные невыгодны в качестве убойного скота. «Люди очень неэффективно превращают съеденные калории в своем теле», — сказал мне Стенли Гарн, ныне пенсионер, а когда-то антрополог в Центре роста и развития человека в Университете Мичигана. Я позвонила ему, поскольку он написал статью в журнале American Anthropologist на тему о питательной ценности человеческой плоти. «Ваши коровы, — сказал он, — гораздо более эффективны».

Но меня не очень интересует культура поедания захваченных в плен врагов. Меня больше интересует культура поедания собственных мертвецов, практическая сторона этого дела: есть мясо свежих мертвецов, потому что оно доступно и потому что оно является неплохой заменой съедобным корешкам. Если вам не нужно выходить на улицу и отлавливать людей, а также не нужно их откармливать, то с экономической точки зрения это становится более выгодно.

В том же журнале American Anthropologist я прочла статью (ответ на статью Гарна), в которой утверждалось, что на самом деле существуют группы людей, которые едят не только убитых ими врагов, но и умерших от естественных причин членов собственного сообщества. Хотя в каждом таком случае, как утверждал автор, антрополог из Университета Калифорнии в Сан-Диего Стенли Уоленс, каннибализм имел ритуальное значение. Насколько он знает, не существует культуры, в которой мертвецов съедали бы просто в качестве мяса.

Кажется, Гарн не согласен с этой точкой зрения. «Во многих культурах ели собственных мертвецов», — говорит он, хотя я не могу добиться от него никаких подробностей. Он добавляет, что многие группы людей, их слишком много, чтобы перечислить все, ели детей для регуляции роста населения при недостатке еды. Меня интересует, убивали ли они их или ели, если те умирали своей смертью.

«Ну, — отвечает он, — к тому моменту, когда их съедали, они были уже мертвы». Так развивается наша беседа со Стенли Гарном. Где-то на середине разговора он оставляет тему каннибализма и достаточно внезапно переходит к истории мусорных свалок. «Вы должны написать книгу об этом», — говорит он, и похоже, что он действительно так думает.