— Да.

— Но мы не знаем, точно ли стул будет здесь завтра. Вполне может быть, что какой-нибудь ненормальный похититель стульев заберется ночью к нам в дом и украдет этот стул, правильно? — Элли хихикнула. Луис улыбнулся. — Мы просто верим, что этого не случится. Вера — великая вещь, и по-настоящему религиозные люди хотят убедить всех и каждого, что вера и знание — одно и то же, но сам я в это не верю. Потому что в мире слишком много религий, и у каждой из них — своя вера и своя правда. Точно можно сказать лишь одно: когда мы умираем, происходит одно из двух. Либо мы сохраняем душу и все наши мысли, либо не сохраняем. Если да — перед нами открывается множество разных возможностей. Если нет — значит, нет. Ничего больше не будет. Конец.

— Как будто просто заснешь?

Луис на секунду задумался.

— Скорее как будто заснешь под наркозом.

— А во что ты веришь, папа?

Тень на стене шелохнулась и вновь замерла.

Почти всю сознательную жизнь (начиная с колледжа) Луис верил, что смерть — это конец. Он не раз видел, как умирают люди, но ни разу не чувствовал, чтобы чья-то душа пронеслась мимо него на пути… ну, куда там направляются души, когда покидают тела; кстати, та же самая мысль пришла ему в голову, когда у него на руках умер Виктор Паскоу. Луис был согласен со своим преподавателем психологии: все переживания, связанные с жизнью после смерти, все эти тоннели и свет, описанные в научных журналах и растиражированные «желтой прессой», вероятно, свидетельствуют о последней, отчаянной попытке сознания противостоять натиску смерти: бесконечно изобретательный человеческий разум даже в самом конце сдерживает безумие, создавая иллюзию бессмертия. Также он был согласен с одним из своих сокурсников, который однажды сказал, что в Библии как-то уж подозрительно много чудес, почти полностью прекратившихся в наш век разума. (Сперва он сказал «полностью прекратившихся», но потом все же поправился, когда другие вполне справедливо указали ему, что в мире по-прежнему происходит много странного и необъяснимого; взять, к примеру, Туринскую плащаницу, которую сколько раз объявляли подделкой, но никто так и не смог разоблачить это чудо, подкрепив данное разоблачение неопровержимыми научными доказательствами.) «Вот в Библии написано, что Иисус воскресил Лазаря, — говорил тот сокурсник, впоследствии ставший весьма уважаемым акушером-гинекологом в Дирборне, штат Мичиган. — Ладно, не спорю. Если мне нужно в это поверить, черт с ним, поверю. В смысле, мне же приходится принять на веру, что зародыш одного близнеца может поглотить зародыш другого in utero, словно какой-то еще не рожденный каннибал, а потом, спустя двадцать или тридцать лет, у него в яичках или в легких вдруг обнаружатся „посторонние“ зубы, как доказательство его людоедства в материнской утробе. Если я верю в такое, я могу поверить во что угодно. Но мне хотелось бы увидеть свидетельство о смерти, если вы понимаете, что я имею в виду. Он восстал из могилы — прекрасно, я очень за него рад. Но мне хотелось бы посмотреть на свидетельство о смерти. Я как апостол Фома, который сказал, что не поверит в воскресение Христа, пока не увидит у него на руках ран от гвоздей и не вложит руки в его ребра. А насколько я знаю, во всей этой апостольской братии настоящим лекарем был Фома, а не Лука».

Нет, Луис никогда не верил в загробную жизнь. По крайней мере до Черча.

— Я верю, что мы продолжаем жить, — медленно проговорил он. — Но как это будет, я не знаю. Может, для разных людей все происходит по-разному. Возможно, мы получаем то, во что верили всю жизнь. Но я верю, что мы продолжаем жить, и я верю, что миссис Крэндалл сейчас оказалась в каком-то прекрасном мире, где она счастлива.

— Ты в это веришь, — отозвалась Элли. Это был не вопрос. В ее голосе звучало благоговение.

Луис улыбнулся, довольный и немного смущенный.

— Да, наверное. И еще я верю в то, что тебе пора спать. Уже десять минут как.

Он поцеловал ее дважды, в губы и в кончик носа.

— А животные тоже продолжают жить?

— Да, — ответил он не раздумывая и чуть было не добавил: Особенно кошки. Слова почти сорвались с языка, и Луис похолодел.

— Хорошо, — сказала Элли, слезая с его колен. — Пойду поцелую маму.

— Это правильно.

Он смотрел ей вслед. Уже в дверях она обернулась к нему:

— Я тогда повела себя глупо, да? В тот день, когда плакала из-за Черча.

— Нет, солнышко, — ответил Луис. — Ты повела себя вовсе не глупо.

— Если он умрет сейчас, я смогу с этим смириться, — проговорила она и как будто сама удивилась тому, что сказала. На секунду задумалась и добавила, словно согласившись с собой: — Да, смогу.

И пошла искать Рэйчел.

Потом, уже в постели, Рэйчел сказала.

— Я слышала, о чем ты с ней говорил.

— И ты этого не одобряешь? — спросил Луис, решив, что наверное, лучше сразу пойти на открытый конфликт, если Ричел этого хочет.

— Нет, — ответила Рэйчел с сомнением, что было на нее не похоже. — Нет, Луис, дело не в этом. Просто я… испугалась. А ты меня знаешь. Если мне страшно, я начинаю обороняться.

Луис ни разу не слышал, чтобы Рэйчел говорила с таким трудом, и внезапно он понял, что сейчас надо быть осторожным. Еще осторожнее, чем с Элли. У него было такое чувство, что он идет по минному полю.

— Чего ты боишься? Смерти?

— Не своей. Сейчас я об этом почти не думаю… уже не думаю. Но когда я была маленькой, я постоянно об этом думала. Даже спать не могла. Мне снилось, что ко мне приходят чудовища и хотят меня съесть, и все они были похожи на мою сестру Зельду.

Да, подумал Луис. Вот оно. Сколько лет мы женаты, и только теперь она заговорила об этом.

— Ты почти ничего про нее не рассказываешь, — сказал он.

Рэйчел улыбнулась и прикоснулась к его лицу.

— Ты такой славный, Луис. Я вообще ничего про нее не рассказываю. И стараюсь даже не думать о ней.

— Я был уверен, что на то есть причины.

— Да, есть.

Она умолкла, задумавшись.

— Я знаю, что она умерла… от цереброспинального менингита…

— От цереброспинального менингита, — повторила Рэйчел. — В доме родителей нет ни одной ее фотографии.

— Есть одна фотография в кабинете твоего…

— Да, в папином кабинете. Я о ней забыла. И мама, насколько я знаю, до сих пор носит в бумажнике ее фотокарточку. Она была старше меня на два года. Она заболела… и ее поселили в заднюю комнату., ее спрятали в задней комнате, Луис, словно какой-то постыдный секрет, она там умирала… моя сестра умирала в задней комнате… и это тоже был грязный секрет… моя сестра — грязный секрет!

Рэйчел не выдержала и разрыдалась. Луис почувствовал в ее плаче нотки истерики и мгновенно встревожился. Он положил руку ей на плечо, но она ее сбросила.