Какой глупый способ умирать, подумал Харви, пока его рука отражала следующий удар; ле Буше наседал, и он оказался ограничен в маневре, и был вынужден перейти к обороне. Достаточно было одного касания меча, и все будет кончено. Харви был одет только в длинную стеганку, без кольчуги, — отточенный клинок мигом превратит его в филе сельди.

Под смертельным блеском лезвия ле Буше Харви сумел повернуть Солейла и вонзил в него шпоры. Жеребец перешел на тяжелый галоп и рванулся к солдатам, замершим на осадных позициях. Сзади слышались грохот копыт преследователя и щелканье узды по шее жеребца. Харви увидел лица, обращенные в его сторону, удивленные и испуганные взгляды, озабоченность командира. Не натягивая поводьев, он направился прямо в середину.

И тут переднее копыто Солейла попало в занесенную пылью старую нору крота, и конь кувыркнулся вперед. Шея жеребца с ужасным треском ударилась о землю и застыла под неправильным углом. Харви попробовал отпрыгнуть, но не смог это сделать достаточно быстро, и нога оказалась прижата всем весом падающего жеребца. Он еще раз услышал и почувствовал треск придавленной тяжестью кости голени. Ослепительная вспышка боли вырвалась из места, где был звук. Харви услышал свой крик, тонкий и высокий. Не было ничего в мире, кроме этой раскаленной боли. Внезапно ему стало все равно, убьет ли его ле Буше. В какой-то момент он пожелал себе такого милосердия…

Александр искал Манди по всему лагерю осаждающих и не обнаружил ни следа. Он побывал везде, где она часто бывала, но самой последней, кто видел ее, оказалась прачка, которая сказала ему, что она видела, как Манди энергично стирала льняное полотно в прибрежной полосе ранним утром. Сказанное ею вызвало острую боль вины в нем, поскольку он знал, почему Манди стирала это полотно. Раздраженный и беспокоящийся, он удвоил свои усилия, но без успеха.

Наконец, вернувшись в палатку, он сел, не раздеваясь, на ложе, которое они разделили вчера вечером, и обхватил голову руками. Он не знал, где еще искать, и начал испытывать страх. «Она должна быть где-нибудь здесь, — он сказал себе. Кто-то наверняка видел ее».

Он пнул в расстройстве сундучок, стоявший около его ног, и незапертый медный замок загрохотал. Он увидел, что сундучок не заперт, и нахмурился, зная, что со времени ссоры с Гризель она хранила его крепко закрытым. Со все возрастающим волнением он опустился на колени и откинул грубо вырезанную крышку.

Вещи Манди лежали в ящике, но они были в беспорядке, весьма странном, учитывая ее обычную опрятность. Он рылся среди них и видел с тревогой и нарастающей слабостью в животе, что среди них больше нет ее игл и ниток для шитья. Возможно, она ушла, чтобы посидеть где-нибудь в тиши, чтобы поразмышлять и шить в то же самое время? Мысль успокаивала, но ничего не подтверждало ее.

Он исследовал далее, и его самые худшие опасения подтвердились, когда он наконец открыл ложное дно сундука и обнаружил там пустоту.

С проклятьем он закрыл крышку и поднялся на ноги. Башмаки запутались в складках брошенного плаща, и он поднял одежду, чтобы переложить ее на свое ложе. И тогда он увидел полоску пергамента и строки надписи, сделанной неопытной рукой.

Он смотрел на них с замиранием, затем наклонился, чтобы захватить это и прочитать слова быстрым взглядом.

…Лучше этот путь… Бог храни Вас. М.

Александр смял письмо в кулаке и разразился проклятием, в котором перемешались боль и яд. Время, за которое она хотела подумать, на самом деле было временем для побега; он должен был это понять. Дурость, какая дурость… Он проклял себя, и он проклял Манди.

По-видимому, она возвратилась в шатер и собралась немедленно; она опередила почти на половину дня любых преследователей, и в ее кратком сообщении относительно того, куда она направилась, не было никакого намека.

Она имела достаточно средств, чтобы идти куда хочешь… Достаточно средств, чтобы стать жертвой грабежа или еще худшего, что ожидало на открытых дорогах одинокую молодую женщину.

Возможно, она направилась к своему дедушке, Томасу Стаффорду, поскольку однажды говорила об этом? Он разжал кулак и пригладил смятый пергамент, пристально вглядываясь в ее почерк. Волна печали присоединилась к жгущим его грудь вине и гневу. Манди… Она была настолько ярка, настолько энергична, и он разрушил это все.

Александр свернул записку, на сей раз очень тщательно, и засунул ее за пазуху туники.

Он сделал только один шаг от палатки, когда был остановлен молодым священником, отцом Амброзом, который обещал их повенчать. Его серьезное лицо было ярко-розовым, наверное, поскольку в такую жару парился в плотной шерстяной рясе, — и он выглядел взволнованным.

— Мне жаль, но я ее так и не нашел, — сказал Александр, полагая, что это причина для появления священника. — Похоже, что она действительно сбежала.

Монах выглядел более взволнованным, чем обычно, и заламывал руки в широченных рукавах.

— Это действительно серьезные новости, — пробормотал он, — и я боюсь, что я сам принес вам не лучшие известия.

— Почему, что случилось? Вы нашли ее? — Александр в тревоге посмотрел на монаха. Образ мертвой Манди, по реке, возник перед его внутренним взором. Последний раз она была замечена как раз около воды.

— Нет, нет, ничего в этом роде, — сказал отец Амброз, но его выражение лица осталось мрачным. — Беда с вашим братом. Произошел несчастный случай под стенами замка, и он сломал ногу.

— Как он? — Александр слышал слова отчетливо, но они как бы еще не затрагивали его.

— Живой…

— Живой, — он повторил как эхо и оцепенело последовал за молодым бенедиктинцем через лагерь. — Солейл же устойчивый, как горный козел.

— Даже горный козел может споткнуться на кротовьей норе.

— Харви объехал бы ее, он никогда не был дураком, — рассуждал Александр, все еще качая головой, все еще не соглашаясь.

— Однако это случилось, — сказал Амброз своим мягким, но непримиримым голосом.

Александр сжал губы. Он был полон несправедливой ненавистью к молодому священнику, который принес печальные вести. Духовенство никогда не приносило ничего, кроме горя и нищеты, в его жизнь.

Харви положили на траве неподалеку от стен Водрея; костоправ и его помощник склонились над ним, рядом стояло двое рыцарей. Александр пробежал последнее расстояние, опережая розовощекого монаха, и бросился прямо к брату.

Харви был полностью в сознании, с лицом, белым от боли. Он лежал на доске, зажав в зубах щепку, пока костоправ фиксировал сломанную ногу тугими повязками и щепой ясеня.

— Ради Бога, что случилось? — спросил Александр, придя в ужас при виде Харви в таком состоянии. Сломанная кость всегда была угрозой средствам к благополучию и подвижности. Страшнее этого была разве что прямая угроза жизни, если начиналось гниение.

Костоправ пожал плечами.

— Падение с коня, — сказал он, не поднимая головы и не отрываясь от работы.