Я прислушиваюсь, но до меня доносится только шорох и постукивание падающих мелких предметов, которые будто ожили.

– Есть тут Деющий с рыбьими глазами, которого зовут Аакен?

Но Оба Медведя слишком напуган. Трясется и, кажется, не совсем понимает, о чем я спрашиваю.

– Нет… никакого Аакена. С какими глазами?.. Нет… Не снова, прошу!

По низкому столику перед ним катится, постукивая, небольшое шило для шкур. Стальная игла, закрепленная в деревянной рукояти. У Бондсвифа на лице выражение невероятного напряжения, на висках вспухают вены; кажется, он пытается поднять стул, на котором сидит. Но все усилие, похоже, от того, что маг изо всех сил пытается не взять шило. Безрезультатно. Трясущаяся ладонь протягивается словно бы против воли, и пальцы стискиваются на деревянной рукояти.

Изо рта Деющего доносится скулеж, он лихорадочно мотает головой из стороны в сторону, его отчаянное «Нет! Нет! Нет!» начинает напоминать лай. Сражаясь с самим собой, с вылезающими из орбит глазами и вспухшими венами, Бондсвиф вытягивает вторую руку и медленно втыкает в нее шило.

Его вопль чуть не срывает с дома крышу. Вопль жуткий, отчаянный, во все горло. Длится он долго, пока кожа на тыльной стороне ладони не натягивается и оттуда не показывается кончик острия и струйка крови.

– Хорошо! Хорошо! Я ему скажу! – кричит он отчаянно в потолок и стены, а слезы боли тем временем катятся по щекам.

Все прекращается. Оба Медведя вырывает шило из ладони, в отчаянии нянчит ее и прижимает к груди.

– Завтра… – говорит. – Завтра ты отправишься в урочище! Завтра… А теперь оставь меня!

– Это сделал не я, – замечаю я несмело.

– Конечно не ты, дурень! Это сделал Бондсвиф!

Я ухожу в баню, переполненный сомнениями и убежденный, что имею дело с безумцем.

* * *

К урочищу мы добираемся с рассветом, морозным туманным утром. После молчаливого, мрачного завтрака. Бондсвиф испуган и охвачен яростью, замотанная тряпками ладонь явно ему досаждает. Я спал не очень хорошо, аппетита у меня тоже нет. В желудке чувствую отвратительные, вызывающие тошноту судороги. С неудовольствием понимаю, что это страх. Урочище – испытание огнем. Словно тестовый полет. Словно русская рулетка.

Путешествие длится больше часа. Мы идем горным бездорожьем, пока в совершенно неотличимом от других месте мой проводник внезапно не останавливается и не машет перевязанной ладонью.

– Внизу, за теми скалами. Там небольшая круглая котловина. Войди и сядь посередине. Этого будет достаточно. Если выживешь – вернешься домой. Можешь оказаться еще умнее и уйти сейчас. Это было бы лучше всего.

Разворачивается и почти убегает.

Я вдыхаю морозный воздух. Поглядываю на тянущиеся вокруг горные цепи – те словно окаменевшие в движении серые мастодонты. Смотрю на растрепанные тучи, клубящиеся вдоль вершин, присаживаюсь на камень и раскуриваю трубку.

Медленно успокаиваю сердце и дыхание. Жду, пока маленькая фигурка бредущего домой Песенника не исчезнет за скалами и я не останусь совсем один.

Затем я встаю, выбиваю трубку о камень и прячу ее, чтобы перекреститься.

Спускаюсь вниз, прямо в сердце урочища, в круг скал, похожих на распахнутую пасть акулы. Спускаюсь и пытаюсь активировать боевой режим.

* * *

Цифраль появилась, еще когда он спускался по склону. Молча, с сосредоточенным личиком летит подле его головы. Несмотря ни на что, он почувствовал себя увереннее.

– Выхода нет? – спросила она.

– Иначе – без шансов, – ответил он.

– Мы умрем.

– Не обязательно, – процедил Вуко сквозь зубы. – Я так легко не сдамся. Впрочем… Ты что, хочешь жить вечно?

Они двигались по склону плечом к плечу. Человек и феечка.

Высоко в хмуром небе проплыл крик охотящейся хищной птицы, кружившей над горами как самолет-наблюдатель. Над урочищем она внезапно свернула, резко ударив крыльями, и полетела куда-то в сторону.

– Животные туда тоже не входят, – мрачно заметил Драккайнен. – Посмотри на тропы.

Мелкие отпечатки следов хорошо видны на снегу. Они сплетались зигзагами, но острой грани скал ни один след не пересек.

Он поймал себя на том, что дышит резко, втягивая воздух носом и выпуская ртом. Ибуки. Еще немного – и потеряет сознание от гипервентиляции.

Он успокоил дыхание.

– Да ладно, – сказал. – Прыжок с «тарзанкой» куда хуже.

Вошел меж скал. Шел осторожно, внимательно, словно по минному полю.

И ничего не случилось.

В снегу посередине полянки росло выкрученное странное деревце. И все. У него узловатые сучья, поросшие длинными, с ладонь, шипами, не уместными на хвойном кустарнике вроде горной сосны. Само деревце тоже казалось раз в пять большим, чем нужно.

Драккайнен некоторое время стоял, сжатый как пружина и готовый отскочить наружу, начни что-то происходить. Однако ничего не происходило.

Наконец он заставил задеревеневшие мышцы работать и осторожно пошел по кругу.

– Что-то видишь? – спросил.

– А ты нет? – у Цифраль был странный, мечтательный голос. – Так красиво…

Вуко взглянул на феечку. Она танцевала в воздухе, оставляя позади шлейф искр, переливающихся, словно бриллиантовая пыль.

– Что здесь происходит? – спросил он.

Не происходило ничего. Он осторожно присел, дотронулся рукой до земли. Разгреб слой снега и наткнулся на замороженную гальку, покрытую кляксами лишайников.

Ничего особенного.

– Не видишь? – спросила Цифраль восхищенным голосом.

– Не вижу.

– Это в дереве. Подойди к дереву.

Он подошел и аккуратно коснулся ствола.

– Да… – сказала Цифраль. – Именно…

И взорвалась, будто фейерверк.

И тогда мир раскололся подобно зеркалу, на миллионы крутящихся обломков, за которыми была темнота.

Взорвался мириадами радужных искр.

Превратился в смерч, а потом с треском сложился снова.

Драккайнен стоял посреди полянки, настороженный и замерший, но, похоже, живой.

– Внимание… – сказала ему Цифраль прямо в ухо. – Теперь ни о чем не думай. Ни о чем конкретном.

– Где ты? – спросил он дрожащим голосом.

– Где и всегда, – ответила она. – Внутри тебя. Взгляни вокруг. Теперь видишь? Не думай… Не желай… Просто смотри…

Его ладони, рукава кафтана и все вокруг было наполнено микроскопическим сиянием, точно усыпано бриллиантовой мукой. Он пошевелил ладонью, оставив едва заметную полосу, переливающуюся всеми цветами радуги.