По таким отдельным сведениям мы можем судить о том, что эти общества контролировались мужчинами, но не были патриархатными в нашем понимании этого слова. Это значит, что модели эмоциональных взаимоотношений, производства и потребления не были тесно связаны с отношениями гендерной субординации и эксклюзии, впоследствии развившимися в государстве. Эта культура не была вполне гендеризованной. Если это так, то при последующем развитии аграрно-торговой цивилизации в Западной Азии и Средиземноморье происходит углубление институционализации патриархата, достигающего своей выраженной формы в классической Греции (например, в Афинах женщины были исключены из публичной сферы) и Римской империи. В этот период и в этих регионах происходит коренное изменение гендерных отношений, которое не имеет очевидной связи с существенными изменениями в технологиях, демографии или классовых отношениях.

Однако очень важно не рассматривать исторический процесс как линейное развитие событий. На это есть две причины. Одна из них – диверсификация городских цивилизаций, включая гендерные порядки. Связь гегемонной маскулинности с милитаризмом и насилием, установившаяся в Средиземноморье и Европе, по-видимому, не установилась в той же мере в Китае. В конфуцианской культуре воины обладали значительно меньшим престижем, а ученые и чиновники (administrators) – бо́льшим. Кажется вероятным, что прибавочный продукт, производившийся в аграрно-торговом обществе, допускал новые варианты развития, связанные с потенциально бо́льшим разнообразием социальной структуры. Поскольку в то время не существовало ограничений развития со стороны глобального мира, то разные исторические сценарии вполне могли сформироваться в основных регионах городской культуры.

Другая причина состоит в том, что за пять тысячелетий своего господства аграрно-торговая цивилизация никогда не только не контролировала, но и не покрывала большей части заселенного мира. Благодаря своей плотности городские культуры, вероятно, охватывали большинство населения мира, но оставались обширные пространства, где заселение было организовано по другому принципу. Плотность населения была низкой в районах обитания скотоводов-кочевников (Центральная Азия), охотников-собирателей (северные части Северной Америки, Амазония, Австралия), аграриев (территория от Миссисипи до Великих Озер, Западная Африка), а также групп смешанного типа. Было бы большой исторической ошибкой считать эти общества основанными на примитивном выживании (как это делает бо́льшая часть литературы о «происхождении гендерных различий»), или статичными, или периферийными по отношению к настоящей истории человечества. Обзорные работы, как, например, «Африка в истории» Бэйзила Давидсона, убедительно показывают, насколько активной и сложной была история обществ, расположенных за пределами больших империй.

Данные о гендерных порядках столь широкой области получать сложно, поэтому я выскажу несколько предложений по поводу того, как работать с такими многообразными материалами. Наиболее богатыми источниками являются описания этих обществ, которые создавали путешественники, принадлежавшие к письменным культурам. В описаниях «варваров» римляне и китайцы по вполне понятным причинам подчеркивали то, что воспринималось как основная угроза: гипермаскулинность необузданного воинства. Реконструкция гендерных отношений по таким источникам, скорее всего, будет страдать системной односторонностью, так как реальность могла быть гораздо богаче. При взаимной зависимости женщин и мужчин в условиях потребительской сельскохозяйственной экономики вполне вероятен значительный контроль женщин над ресурсами. Высокая рождаемость в сочетании с высокой детской смертностью означают, что близкие отношения между матерью и детьми маловероятны, как показал Филипп Арьес на материале средневековой Европы, и фемининность не может конструироваться на основании зависимости от мужчин и заботы о детях и других членах семьи. Существует клише, что крестьянки отличаются «твердостью» по сравнению с чувствительными горожанками. И для этого есть твердые основания. И, наконец, следует отметить, что героическая литература сообществ, существующих на окраинах городской культуры, подчеркивая способность мужчин к насилию, отнюдь не рисует женщин просто как подчиненных мужчинам. В дохристианской мифологии англосаксов, например, когда Беовульф одержал победу над великаном Гренделем, ему пришлось выдержать еще более жестокую схватку с его матерью. Другой пример – представления викингов о валькириях, богинях войны: они кровожадны и свирепы и существенно отличаются от их современных приглаженных образов.

За последние 500 лет только что обрисованный мировой порядок был заменен совершенно другим порядком. В течение этой эпохи сформировались первые глобальные империи, контролировавшиеся Западной Европой; первая глобальная экономика, ориентированная на Северную Атлантику; новая система производства и обмена, с рационализированным сельским хозяйством, промышленным производством и капиталистическим контролем; за это время произошло революционное изменение транспорта, медицинской техники и питания, которые привели к впечатляющему росту населения мира. В это время также развились бюрократизированные и мощные государственные структуры, которые создали не только беспрецедентные возможности систем образования и контроля, но и беспрецедентные орудия массового убийства. Как и в случае с «городской революцией», узлом этого перехода часто считалась классовая динамика. Как и в этом случае, мы можем сейчас задавать вопросы не только относительно влияния этих процессов на гендерные отношения, но и о гендерной динамике самого перехода. Здесь наиболее ярко проявляются три проблемы, связанные с тремя основными структурами.

Первая проблема – это реконструкция государства и маскулинности. Как мы уже говорили в Главе 6, бюрократизированное государство во многих важнейших аспектах представляет собой модель гендерных отношений. Существовавшее ранее исключение женщин из государственного аппарата уже не может поддерживаться. Все больше и больше женщин привлекаются на государственную службу. На место исключения приходят разнообразные формы сегрегации и прямой субординации. Рационализация управления несовместима с формами маскулинности, характерными для аристократических правящих классов старого режима. Даже в среде военных героический стиль личностного лидерства постепенно вытесняется расчетливой маскулинностью Главного командования и специалистов в области логистики. Наполеон призывал к la gloire (славе), адмирал Нимитц, архитектор победы американцев над японцами во время Второй мировой войны, повесил в своем кабинете лист с такими словами: «Надо задуматься о практичности материалов и поставок». Торговый капитал взывает к расчетливой маскулинности, а участники классовых битв, связанных с индустриализацией, – к воинственной. Сочетание и конкуренция этих видов мужественности институционализируется как бизнес и становится центральной темой в новой форме гегемонной маскулинности.

Вторая проблема связана с тем, что между денежным хозяйством и домашней экономикой, между работой по найму и домашней работой вбивается клин. Элизабет Джейнвей отмечает: понятия дом как отдельной сферы жизни, оплота семьи и отдыха, в Европе не существовало до XVIII века. Представление о том, что женщины зависят или должны зависеть от мужчин, показалось бы абсурдным в контексте взаимодополнительности обязанностей в деревенском сельском хозяйстве или торговых городах. На самом деле высокий уровень занятости женщин в производстве и зарабатывании денег в период индустриализации сохранился. Как показали Джоан Скотт и Луиза Тилли, доля европейских женщин в оплачиваемой рабочей силе оставалась в XIX веке поразительно стабильной. Изменились место и социальные смыслы труда. В результате сочетания техники и промышленной политики женщины были вытеснены из ключевых отраслей промышленной революции, что привело к сегрегированным видам занятости и структурам с низкой заработной платой, которые существуют до сих пор. Хотя модель семейного заработка (family wage), при которой мужчина является добытчиком, а его жена экономически от него зависит, никогда не была характерной для большей части рабочего класса, она стала считаться критерием и для деятельности профсоюзов, и для государственной политики. Конструирование гендерного разделения между добытчиком и домашней хозяйкой послужило основой не только для современных определений маскулинности и фемининности, но и для характера и направленности политики рабочего класса.