Она жила в уединенной Аркадии, в тихом и беззаботном заброшенном краю. Кошки и собаки в полном равноправии с людьми передвигались по улицам, и неторопливые автомобили петляли из-за них даже на совершенно прямых улицах. Этот пригород назывался спальным. Здесь были живые изгороди, а травой добросовестно засеивали каждую свободную пядь земли, вплоть до лоскутков не больше булыжника. Это сюда, в домики, выстроившиеся шеренгой, возвращались ночевать измотавшиеся за день труженики Лондона в то время, когда на противоположном конце планеты другие люди поднимались и становились в строй, чтобы приступить к необходимым этому миру трудам. Принц показал ей окрестные особнячки, выстроенные по тщательно продуманному плану, дома с аккуратными мезонинами. Здесь можно было найти всего понемногу. Жителям этой страны уже не нужно было отправляться на поиски неизведанного в другие края — хотя, конечно, иногда они отправлялись, как и другие люди из других мест.

Каждую неделю он выдавал ей определенное количество денег на расходы по хозяйству, и Эми доставляло удовольствие устраивать деньгам проверку в мире купли-продажи. Естественно, деньги все еще повсеместно имели скверную репутацию; в магазинах и кофейнях люди с горечью рассказывали друг другу обо всех каверзах и злодеяниях, учиненных деньгами. Но Эми уделяла им очень много времени и считала, что другие серьезно их недооценивают. Деньги были гораздо более многогранны, чем полагали люди. Деньги можно было тратить и покупать. А еще деньги можно было тратить и при этом их экономить. И наконец, тратить деньги было так же приятно, как и не тратить, — многие ли вещи на свете могут этим похвастаться? Теперь деньги справлялись со своими задачами гораздо лучше, чем раньше, когда у нее их было слишком мало или, наоборот, чересчур много.

Принц каждое утро вставал в семь утра. Исключений не бывало. Эми тоже поднималась, отчасти за компанию, отчасти чтобы разделить с Принцем завтрак, который он всегда великолепно готовил. По утрам Принц всегда находился в веселом раздражении; он сам себя заводил, это служило ему своего рода риторическим приемом, направленным против всего мира. Со спокойным смакованием зачитывал он отрывки из приносимой мальчишкой газеты — отчеты о жадности, злобе и глупости — и комментировал их как бы с точки зрения соучастника, заставляя хорошее представать в дурном свете, а дурное — в хорошем. Потом, как только начинало светать, он уезжал, чтобы присоединиться к очереди машин, стремящихся попасть в Лондон. Эми мыла посуду и готовилась к новому дню.

По вечерам они читали и слушали музыку. Эми в основном читала, а Принц в основном слушал. Слушая музыку, он прикрывал свои зеленые глаза и склонял голову, из-за чего его внушительное лицо становилось похожим на тыкву, утолщаясь книзу. Порой они вместе смотрели телевизор.

— Давай немного посмотрим, — говорил он в таких случаях. Он никогда не имел в виду ничего конкретного. — Если я хочу посмотреть телевизор, это значит, что я просто хочу посмотреть телевизор.

Иногда они видели в телевизоре Майкла Шейна — тот по-прежнему появлялся там, в горячих точках, снимаясь в джипах, вертолетах, байдарках, на фоне раскаленных зноем тюремных дворов, глинобитных хижин, изрешеченных пулями бункеров, — среди всех тех мест, где полыхало зарево мирового пожара.

Однажды вечером Эми не выдержала и призналась:

— Знаешь, а ведь он моя давнишняя страсть.

— Гм, знаю, — спокойно сказал Принц, — Верится с трудом, да? Такой жалкий зануда, — Он повернулся к ней и несколько раз кивнул, изображая шутливое одобрение. — Господи, бьюсь об заклад, что Эми его срезала как надо. Уверен, она потратила немного времени на то, чтобы выжать… выжать из него все соки.

Эми смущенно рассмеялась и сказала:

— Он признался мне, что после истории с Эми боялся, что станет голубым. Так он сказал.

— И не ошибся. Он действительно стал голубым, да так и не… Ой! — Бокал Принца едва не выскользнул у него из рук. — Чуть не разлил.

— Что ты хотел сказать?

Он покачал головой.

— Да так, ничего. Кстати, если уж мы заговорили о давнишних страстях, твой мистер Дэвил в последнее время ведет себя тише воды ниже травы, — проговорил он, снова обращая взгляд к телевизору.

— Правда?

— Возможно, он исправился.

— Всему свое время.

Он снова повернулся к ней со своей всезнающей улыбкой.

— А я не боюсь, — сказала она, — Думаю, я знаю, как вести себя на сей раз.

— Тем лучше, Эми.

Тем вечером она отправилась спать чуть раньше обычного. Когда, раздеваясь, она смотрела в окно, снизу раздалось обманчиво бравурное начало концерта для фортепиано, который особенно полюбился Эми в последние недели. Она торопливо натянула ночную рубашку. Она не сомневалась, что Принц не будет возражать, если она немного послушает музыку вместе с ним. Пока она шла босиком по обитым войлоком ступенькам и открывала дверь, музыка стихла. Она увидела Принца раньше, чем тот успел заметить ее. Стоя перед окном с высоко поднятой головой и воздев перед собой напряженные руки, он дирижировал ночным воздухом.

Вдруг он резко повернулся, едва не потеряв равновесие. На мгновенье он утратил всю свою силу и внушительность — его руки все еще были протянуты вперед, как будто о чем-то моля или прося защиты.

— Извини, — сказала Эми.

— Да нет, все нормально, — ответил он, приходя в себя.

Он бессмысленно улыбнулся и посмотрел ей в глаза. Он меня тоже боится, вдруг почувствовала Эми. Она вошла в комнату и забралась с ногами на диван. Он встал у камина. Она закрыла глаза, он, торжественно склонив голову, тоже, и они стали слушать музыку вместе…

Позже Мэри, помолившись, поднялась с колен и забралась в постель. В окне висела Луна, на самой верхушке ночи. Серебристое пятно на темно-синем небе посылало неслышимые бури света, содержащие крупицы розового. Если у нежности есть цвет, то он именно такой. Эми лежала, прижавшись щекой к подушке, и ее мысли стали постепенно утрачивать очертания. С нежным нетерпением ожидала она каждое следующее мгновение, и это была уже не разъедающая изнутри жажда, а чувство сродни легкому беспокойству матери, ждущей у школьных ворот, когда в толпе мелькнет головка ее ребенка. Она знала, что Принц на нее смотрит, и чувствовала себя маленькой. Чувствовала, что Луна, ее собственные молитвы и мысли — это живые существа, живущие вместе с ней в одной комнате и заботливо охраняющие дыхание ее сна. Она не могла с уверенностью сказать, любовь ли это. Ей думалось, что когда кому-нибудь становится хорошо и он обретает веру в себя, к этому чувству неизбежно примешивается легкая сердечная боль.

— Я ненадолго уеду, — сказал он ей на следующее утро.

Эми не испугалась и даже не удивилась. В каком - то смысле она даже обрадовалась. Она знала, что этот отъезд говорит о его доверии и одобрении, знала, что она его не разочарует.