Сестры не понимали, почему я так угрюма. Ведь я сама хотела приехать сюда. Когда ничто – ни любопытные животные, ни наши прекрасные голоса, разносящиеся по снежной пустыне, – не могло меня больше заинтересовать, мы вернулись в Париж. Миака с Элизабет устали от меня. Если бы я потерялась в снегах, никто бы не заметил.

Прошел март.

Сестры все чаще выходили погулять без меня. Одна дома, я могла сколько угодно предаваться мыслям о своей настоящей семье. Не той, которой я лишилась много лет назад, а о трех людях, живущих по ту сторону земного шара, рядом со старым, но еще работающим маяком. Я думала о Джулии и Бене. Акинли говорил, что скоро Джулия сменит фамилию на Шафер. Интересно, они с Беном уже помолвлены? Или успели пожениться и ожидают ребенка?

Я обзавелась новой привычкой: запихивала под футболку подушку и смотрелась в зеркало. Мне казалось, что в беременности я буду прекрасна.

Неужели я когда-нибудь стану матерью? И кто будет отцом моего ребенка? К тому времени Акинли уже обзаведется собственной семьей, и его черты смешаются с чужими в детских лицах.

Когда эта мысль наконец отложилась в сознании, я едва могла вздохнуть. Так что не помню, как миновал март.

Прошел апрель.

Мир в этом году был ненасытен. Нас снова призвали на службу. Не помню, что за корабль мы потопили и где. Да и какая разница? Я не обращала внимания на лица погибших. Меня интересовало лишь одно лицо, одна жизнь. Но его я увидеть не могла, как ни пыталась.

Раздражение Миаки и Элизабет сменилось тревогой. Если бы мне требовались еда или сон, вряд ли я бы вспомнила о них самостоятельно. Я начала желать смерти, поскольку не знала, сколько еще смогу выносить боль. Если бы я считала, что Океан согласится, я бы попросила забрать мою жизнь. Она всегда отказывала мне в том, что я хотела больше всего на свете.

Миака снова начала рисовать. Однажды, работая над красивым видом города, она попросила меня посидеть с ней.

– Я беспокоюсь за тебя, – сказала она.

– Почему? Со мной все в порядке, – солгала я.

Я так привыкла надевать маску, что никак не могла бросить это занятие. Даже сейчас, когда прекрасно понимала, что сестры видят меня насквозь.

– Не думаю. Ты сама на себя не похожа. Раньше ты много смеялась, с удовольствием занималась чем-то. Теперь ты прячешься. Словно, куда бы мы ни поехали, тебя тянет в другое место.

Она даже не представляла, как близки к правде ее слова.

– Прости. Знаю, что со мной сейчас неинтересно. Просто у меня многое на уме в последнее время.

– Кэйлен, прошло девять месяцев. Может, уже пора попрощаться со своей подругой? Я знаю, ты не умеешь рисовать, но если ты сделаешь что-нибудь для Джиллиан, то почувствуешь себя лучше.

Миака неверно истолковала причину моего горя, но она хотела мне добра. Несмотря на то что я ужасно вела себя в последнее время, она пыталась мне помочь. Как я могла ревновать к ней?

– Попробую, – пообещала я.

Затем присела перед большим холстом. Его размеры меня угнетали. Сначала я попыталась думать о Джиллиан. Но мне хотелось, чтобы творение получилось честным. Я всегда считала, что лучшие произведения искусства искренни. Так что я думала об Акинли. Все, что я ухитрилась нарисовать, – это листья. Холст покрывали падающие листья всех цветов радуги, некоторых из них не существовало в природе. Работа заняла около двух часов, потому что Миака выделила мне очень большой холст. Но когда я закончила, картина выражала то, что я хотела.

Перемены. Смерть. Красота. Тайна. Моя загадочная история.

Миаке понравилось. Картина принесла мне такое облегчение, что я нарисовала еще одну. И еще. Я начала создавать узоры из листьев. На одной картине я спрятала в них прекрасные голубые глаза. На другой, с краю, притаился пухлый листочек – дань будущему ребенку, о котором я теперь мечтала.

Конечно, мои творения и рядом не стояли с талантом Миаки, но мне нравился процесс. Впервые за долгое время мне полегчало. Возможно, потому, что я наконец-то смогла выразить кипящие внутри мысли.

Миака создала около десятка работ и собиралась устроить выставку в художественной галерее. Она спросила разрешения взять мои картины. Не знаю, как она ухитрилась все организовать, не разговаривая. Поразительно, на какие поступки толкает нас страсть. У меня не было ни желания, ни возможности хранить свои рисунки, так что я отдала их в полное распоряжение сестры и сказала, что она может делать с ними что пожелает.

Она продала их все до единого.

Я даже не знала, что выставка проходит в пользу малообеспеченных французских художников. Впервые в жизни я заработала деньги. Десятки тысяч, наличными. Я прижимала банкноты к груди, как ребенка. Меня обуревала гордость, что грусть принесла неожиданные плоды. Я благодарила свою музу – красивую, далекую музу – за то, что он не покидал моего сердца.

Куда потратить все эти деньги? Надо пустить их на что-то значительное.

Прошел май.

Я молча строила планы. Часть из них заключалась в том, чтобы продолжать рисовать и показать Миаке, что я стараюсь забыть о смерти Джиллиан. Я рисовала не только листья, но другие картины не приносили мне особой радости. Из семи продалось только две. Когда Элизабет нашла ночной клуб, где мы никогда не бывали, я нарядилась и танцевала на затянутом дымом подиуме. Если сестры что-то предлагали, я подхватывала идею. Я стала такой же покладистой, как раньше, если не более. Пыталась сама придумывать небольшие приключения. Конечно, предложенные мной выходки не могли сравниться с фантазией Элизабет, но сестры радовались попыткам. Мне надо было лишь постараться.

Я начала снова разговаривать с Океан, не упоминая Акинли. Рассказала Ей о картинах, и что они имели успех на выставке Миаки. О заработанных деньгах я умолчала, также не стала говорить, что рисую только листья. Я научилась хранить свои мысли в тайне. Если дать себе волю, Океан что-то заподозрит. Рассказывала о веселых соревнованиях, которые мы устроили в Эйфелевой башне, чтобы посмотреть, кто первый добежит до верхушки. Как ни странно, победила Миака. Я старалась выглядеть спокойной и вежливой, в достаточной мере энергичной. Вела себя послушно. Послушание всегда помогает.

Океан радовалась, что я прикладываю усилия. Я снова становилась той девушкой, которую Она решила пощадить. С Ее точки зрения, это лучшее, на что Она надеялась. Но тем не менее Она напомнила, что все равно не отнесет меня к Акинли.

– Не волнуйся. Я не собиралась просить.

Наступил июнь.

Июнь принес с собой ощущение надежды. Обычно с приходом лета меня одолевала грусть, потому что в июне я стала сиреной. Отправилась в последнее путешествие и потеряла свою семью.

После ухода Мэрилин я перестала придавать значение датам, но по-прежнему считала июнь временем перемен, а заодно зарубкой, отсчитывающей прошедшие годы. В этот месяц я вспоминала, почему изначально согласилась на вторую жизнь. Думала о том, чего хочу. Сейчас я хотела лишь одного и собиралась это получить.