"Ваше" царство, "ваша" Русь — поневоле вспоминается расхожее "эта страна" из совсем недавних времён. За три столетия до того Печерский летописец, описывая осады Константинополя своими же предками, бросался определениями вроде "безбожная русь". Его симпатии, вполне очевидно, были на стороне византийских единоверцев, а не предков-язычников.

Гибель русских ладей князя Игоря Рюриковича от огнемётов византийского флота он смакует — как справедливую кару язычнику, поднявшему руку на православную Византию. Смакует он и историю о гибели этого государя якобы от рук доведенных его глупой жадностью до отчаянья его же подданных, древлян[55].

Он утверждает, что враг Святослава, Иоанн Цимисхий, вошёл в обороняемый русским князем Доростол — хотя этого не решаются утверждать даже византийские хронисты Лев Диакон и Иоанн Скилица.

Да что там говорить, если в качестве молитвы о победе в "русской" православной церкви утвердился акафист Богородице "Взбранной воеводе", сложенный в честь разгрома русских войск под Константинополем!

Этого могли не знать князья и дружинники, внимавшие его строкам, но могли ли быть настолько же невежественными отцы "русской" церкви, её архипастыри?!.

Вот отсюда, от "безбожной руси", от "Взбранной воеводе", от летописного сравнения крещёной Ольги среди язычников с жемчугом посреди кала растут на самом деле корни не только у "этой страны" недавних лет.

Когда историк Пекаревский во время Крымской войны, после неудачного для русских войск сражения на Чёрной, завидев знакомого, бросается к нему, радостно сверкая глазами, жмёт руку и счастливым голосом шепчет на ухо: "Нас разбили!", когда во время Русско-японской войны русские интеллигенты будут слать поздравительные телеграммы японскому микадо — это всё оттуда!

Как пекарские радовались победе "передовых", "прогрессивных" европейских стран над "отсталой" Россией, так и православного летописца только радовал разгром русских язычников воинами "богохранимой" Византии.

Такая вот психология.

Так что не надо заблуждаться — воспитанные в таком духе люди — а преуспевали и выходили в епископы и игумены, понятно, только те, кто очень хорошо усвоил этот дух не колебались, получив из заморского "центра" указание бросить паству и бежать при первом появлении ордынцев.

Тем паче, что и они, в конечном итоге, внакладе вовсе не остались. "Русская" церковь пошла на участие в плане небескорыстно. Впрочем, о её выгодах поговорим чуть позднее.

Народ, на самом-то деле, не забыл истинных взаимоотношений церкви с захватчиками. В причудливом преломлении они отразились в киевском предании о "сироте Батие".

Жил-был, гласит эта легенда, в Киеве сирота. Прибился он к монахам Киево-Печерской лавры, работал у них, получал не слишком вкусную, но сытную кормёжку. В отличие от других горожан, обижавших сироту, монахи не смеялись над ним.

Когда у сироты спрашивали, кто он такой, "чей будешь", простоватый подросток отвечал: "Я — Батий!" (то есть "батькам", отцам-монахам принадлежащий). В это время у татар умер царь, и они, по своему обычаю, отпустили на волю его коня, чтоб поглядеть, кого он выберет себе хозяином, а им, татарам, государём.

Конь пошёл в сторону Киева. Шёл-шёл, дошёл до лавры, где работал в это время Батий. Сирота вскочил на коня, и тот не скинул его — признал. И татары склонились перед новым царём.

Вырос Батий татарским царём, повоевал весь свет, припомнил и городу Киеву, что не жалел тот сироту, — сжёг, а народ кого порубил, кого в полон угнал. Только лавру не тронул.

В этом наивном предании, однако, сохранено знание. Знание народа, что "Батий", Батыево нашествие выросло-вызрело в монастырях. И память о факте — что даже в самую первую, страшную и сокрушительную Батыеву рать татары не трогали монастырей.

Не зря, получается, перед захватчиками меньше чем в неделю падали огромные центры епархий, города, вмещавшие в своих стенах множество церквей, храмов, обителей — такие как Рязань, Владимир, Чернигов, Киев, Галич.

И не зря стояли по нескольку недель, а то и вовсе не поддавались захватчикам те невеликие городки, что стояли в полуязыческой, а то и вовсе языческой глухомани, на окраине Новгородчины, требовавшей "отложить забожничье" (Торжок), вятических земель (Козельск), бродницкого Приднестровья (Холм, Кременец).

И не стоит, право, как Чивилихин, писатель замечательный, но увлекающийся, выдумывать какие-то сверхъестественные укрепления у Козельска или, как некоторые учёные, говорить, будто Холм и Кременец Батый не взял, потому как не умел брать крепости (странно, с Киевом и Владимиром это у него отлично получилось).

Правду говорили древние спартанцы, что лучшие стены для города — отвага его сыновей. Оттого Батыева Орда семь недель штурмовала Козельск и ушла, несолоно хлебавши, из-под стен Холма и Кременца, что в этих маленьких городках не было обителей, в тишине келий пестовавших "Батия", не было предателей-епископов, не было растерянных и испуганных рядовых батюшек, продолжавших по инерции бормотать оставленные беглыми "владыками" проповеди о "каре господней", противиться коей — "грех" и "гордыня" (так прямо и сказано в летописях).

Не стены и рвы, а отвага вдохновляемых древней Верой, голосом Родных Богов витязей защищала маленькие "злые города". Иван Франко в своём "Захаре Беркуте" отлично отразил суть событий, изобразив павшие, склонившиеся перед Ордой христианские города — и до последнего сражающуюся языческую общину.

Он мог даже избежать героического, но трагичного финала своего романа, разместив Беркута с его воинами в стенах Холма или Кременца — несдавшихся твердынь Волыни.

Что и говорить — богатую и щедрую плату заплатила Византия своим монгольским союзникам. За нападение на её врагов, болгар и сельджуков, она фактически открыла, руками епископов-перебежчиков, Батыю дорогу на Русскую землю.

У неё был мотив — мощный союзник, так необходимый вырождающейся, умирающей империи. У неё была возможность — неплохое знание Руси и самое главное — огромный авторитет родины православия у русских христиан.

"Русская" же церковь была соучастницей этого замысла ради своих выгод. Про них ниже — что до возможностей, то их и обсуждать странно — расхолаживание сопротивляющихся проповедям о "наставших последних временах", о "гневе господнем", бегство пастырей — фактический удар в спину защитникам городов.

Без помощи Византии и церкви Батыю, скорее всего, не удалось бы его сумасшедшее предприятие — вторжение с конным войском в чужую страну лесов и крепостей. Ну а церковь — на этот раз в лице летописцев — обеспечила совместной операции "дымовую завесу" из рассуждений о внезапности нападения "языков незнаемых" и о неисчислимых полчищах татар.

У подследственного были возможности к совершению преступления и мотив, кроме того, он всё время врёт. Как вы думаете, читатель, виноват он или нет?