Церковь вволю попользовалась развязанными захватчиком руками. За период монгольского господства она успела практически извести язычников — сознательных и последовательных, по крайней мере — в большинстве крупных городов Руси.

Как выше было уже сказано, всякая хула на православную веру и церковь каралась смертью — грех было упускать такой шанс расправиться с "погаными"!

Нехристианская природа самой ордынской власти церковь не смущала и не мешала ей прогибаться перед ханами, как потом не помешает прогибаться перед безбожниками-комиссарами. Честное слово, если церковь и впрямь "невеста Христова", значит, "рогатый бог" — это именно Христос, а не кельтский Цернунн.

Не зря Сергей Есенин мазал ворота монастырей дёгтем — как поступали в русских деревнях с жилищами потаскух. Несколько по-иному обстояло дело в Великом княжестве Литовском, но это — немного другой вопрос, его мы рассмотрим позднее.

Пока — ещё несколько слов о тех, кто оставался верен вере пращуров на землях несчастного Северо— Востока. А такие были.

Очень любопытное сравнительное описание "поганых"-язычников и христиан дал живший в конце XIII века епископ Владимирский Серапион, лицо, которое трудно заподозрить в любви к язычникам. Хотя в целом, конечно, лицо любопытное — выступал против истребления волхвов, скажем.

Его предшественник, епископ Митрофан, был, кстати, единственным епископом Северо-Восточной Руси, погибшим во время нашествия. Этот человек, опять же единственный среди русских "владык", до конца вдохновлял защитников города на сопротивление и сгорел в осаждённом соборе.

Если Серапион был его выжившим учеником — не удивляюсь его честности. Всё же в любой структуре могут найтись один-два порядочных человека.

Итак, сочинение Серапиона "Слово о маловерии".

"Печаль глубокую ношу в сердце своём о вас, дети мои. Никак не измените вы дурных своих привычек, всё богомерзкое творите вы на погибель души своей. Правду отринули, любви не имеете, зависть и лесть процветают в вас…

Лучше же, братья, отойдём от дурного, оставим все злодеяния: разбой, грабежи, пьянство, прелюбодейство, лихоимство, обиды, воровство, скупость, лжесвидетельство, гнев, ярость, злопамятство, ложь, клевету, ростовщичество.

…Почему о безумии своём не скорбите? Даже язычники, закона божьего не ведая, не убивают единоверцев своих, не грабят, не обвиняют понапрасну, не клевещут, не крадут, не зарятся на чужое; никакой язычник не предаст своего брата, а если кого постигнет беда, то искупят его и в нужде его помогут ему, и найденное на торгу всем покажут.

Мы же считаем себя православными, крещены во имя божье, и заповеди его слышали, но всегда неправды исполнены, и зависти, и немилосердия. Братьев своих грабим, неверным их продаём, если бы могли, доносами, завистью свели бы друг друга…"

Как видите, читатель, создаётся любопытное впечатление. Послушать Серапиона, язычники — вместилище всех добродетелей и образец для подражания. А вот христиане… просто моральные уроды какие-то!

Впрочем, вспомним монаха Зосиму — и не будем особенно удивляться. Очень возможно, что Серапион знал, что писал. Очень возможно, что это его горькое "мы" вообще относится не просто к прихожанам, а к людям церкви.

О сложностях с применением к среднему священнику времён монгольского господства на Руси слова "мораль" мы уже говорили.

А вот второе упоминание о русском язычнике, уже XIV века. Преподобный Пафнутий Боровский рассказывает, что некая монахиня (надо думать, за особые заслуги) была живой взята на тот свет, а потом отпущена на землю, передать впечатления.

Так вот, помимо прочего, она наблюдала там, на полдороге между адом и раем, "пса лежаща, одетого шубою соболью". Сопровождающий монахиню в её познавательной экскурсии "гид"-архангел ответил на естественный вопрос монахини, что бы это значило, что перед нею — язычник, "милостивый и добродетельный; неизреченной ради его милостыни избавил его бог от муки.

Но он не потщился стяжать истинную веру, не породился водою и духом и потому недостоин был войти в рай. А был он так милостив, что искупал всех от всякия беды, откупал должников, посылал по ордам и выкупал пленных христиан, даже птиц выкупал и выпускал на волю".

Как видим, перед нами "нехристь", к "ордам" не принадлежащий, и, судя по всему, земляк тех "христиан", что выкупал в "ордах". Стало быть — один из последних русских язычников, и, как видно по масштабам благотворительности, человек не бедный.

Во времена преподобного Пафнутия таковые, по всей видимости, встречались. Ещё раз демонстрирует отношение христиан к некрещёным землякам то, что этот, судя по описанию, почти святой человек для Пафнутия даже не человек, а пёс. Ещё бы, ведь сам Иисус уподобил язычников псам (Мк. 7:27, Мтф. 15:22-28).

Кстати, это сравнение очень любили немцы-католики, навязывавшие христианство варягам.

Зато, кстати, в раю наша монахиня-путешественница видела не кого-нибудь, а Ивана Даниловича Калиту, того самого московского князя, что вместе с ордами Узбека жёг мятежную Тверь и собирал дань для хана.

Вот такая расстановка симпатий у христианского пастыря — язычник, выкупающий пленных христиан у ордынцев — эта даже не человек, а всего лишь собака, из милости прикрытая шубой в знак его добрых дел. А ордынский полицай — в раю.

К этому трудно добавить что-либо, кроме одного обстоятельства. Его отмечает в своей "Истории церкви" А. Карташёв. Православная церковь за все века ига так и не выкупила ни одного пленника. Ни одного.

В родословных российского дворянства наблюдается одно забавное явление. Очень часто дворянский род начинается с того, что веке в XIV на службу к московскому, реже — тверскому или рязанскому, или ещё какому-нибудь, князю приходит некий татарский князь.

Дело-то вполне обыденное, с одной стороны, несть ни эллина, ни иудея, крестись в православную веру да и служи (и чего это православные так возмущаются засильем "лиц южной национальности", скажем, в милиции? Крещёных татар на службе у их любимых московских государей было ну никак не меньше).

С другой стороны, Орда уже не та, потомки Чингисхана окончательно перегрызлись, и служить "хану" московского "улуса" выгоднее, как ни погляди — и слава, и добыча, и надёжность — по крайности, на Москве князья друг дружку не режут напропалую, как в Сарае!

Всё бы так, и ни к чему было бы упоминать это заурядное обстоятельство в моей книге. Да вот только имена у этих самых "татар" иногда уж больно чудные. Зовут их… Ждан, Ярослав, Будимир… не самые татарские имена, право же.

Лично я вношу этих "странных татар" в копилку доказательств существования в это время русских язычников. Почему их записали в "татары"? Всё предельно просто, уважаемый читатель.

Дело в том, что родословные российского дворянства дошли до нас в списках не старше XVII столетия, когда, конечно, слово "поганый" или хотя бы "некрещёный" могло ассоциироваться только с инородцами. Да ещё и имена малознакомые. В общем, явные "татары"!