Наверно, тон мой был далек от вежливого. Маттео облизнул губы.

– Запираться бесполезно, – проговорил я. – Твое молчание не изменит приговора. Я его вынес, и я, если понадобится, приведу его в исполнение… Если только мы не договоримся.

– Что хочет молодой хозяин? – спросил этот мерзавец, не поднимая глаз. Похоже, он что-то соображал про себя, но меня мало беспокоили его соображения.

– Ты без утайки расскажешь мне, чем угрожал госпоже…

Маттео вскинул желтые глаза.

– А потом?

– Потом поклянешься на кресте, что забудешь замок Сильва и все его тайны так, словно никогда здесь не был. И тогда я разрешу тебе унести отсюда твое брюхо. То, что ты успел украсть, останется при тебе. Советую соглашаться, Маттео. Моя снисходительность велика, но не беспредельна, и как раз сейчас ты узрел ее край…

Я был уверен, что добился своего, но неожиданно в разбойнике заговорила гордость.

– Сальтеодор не клянется под дулом пистолета.

– Какой ты сальтеодор? – презрительно усмехнулся я, засовывая пистолет обратно за пояс. – Ты просто мелкий вымогатель. Клянись и убирайся.

Клялся он искренне и набожно. Так, что был бы вполне удовлетворен сам великий инквизитор. Приняв клятву, я указал ему большим пальцем через плечо на дорогу и объявил, что у него есть час на сборы. Потом обернулся, чтобы уйти.

От неминуемой смерти меня спасла карибская выучка, и, наверное, глубокое убеждение, что никогда не следует верить человеку, который бьет в спину. Я мгновенно присел, обернулся и успел как раз вовремя, чтобы перехватить занесенный надо мной стилет. Мой удар не замедлил, и доблестный Маттео Сагрэда напоролся на кинжал, как жук на булавку. Он умер сразу. Это был «милосердный удар». Я научился ему у одного священника, лишенного сана за пьянство. Дела прошлые, но, резким движением выдернув из тела кинжал, я мысленно вознес молитву Господу за упокой души старого приятеля. Его наука не раз спасала мне жизнь и кошелек.

За спиной послышался легкий шорох. Я вскочил, обернулся и, наверно, впервые в жизни испугался по-настоящему. На меня пристально глядели огромные, прекрасные глаза Беатрис. В них трепетал ужас. Трудно объяснить, что я почувствовал в тот миг. Под ногами треснула земля, и я рухнул в бездну, так, по крайней мере, мне показалось. По отношению к этой девочке я всегда старался быть рыцарем. Недолго же я играл эту роль.

Как, черт возьми, объяснить ей это убийство? Но Беатрис решила за меня. Подобрав платье, она быстро подошла, не отводя взгляда.

– Я все слышала, дон Карлос.

И не успел я переварить это заявление, как тонкие руки вцепились в мой камзол, и я с трудом разобрал сквозь судорожные всхлипы:

– Боже, ведь этот негодяй мог вас убить.

Карлос мягко улыбнулся воспоминанию.

– Это было совсем не то, что я ожидал услышать. Но тогда я еще не знал Беатрис, как знаю теперь. Нежный, прекрасный цветок, но он возрос на почве, щедро политой человеческой кровью. Вальдоро занимались этим поколениями, впрочем, Кастильяно были не лучше…

Сейчас уже трудно сказать, какая из ошибок стала роковой, наделал я их немало. О нет, я не упрекаю себя за прошлое. Да, можно было поступить иначе. Я сегодняшний был бы осторожнее. Но я вчерашний был просто волчонком, у которого были зубы, была дерзость, но не было мудрости.

Разумеется, дон Хуан де Вальдоро знал о моих чувствах или, скорее, намеках на чувство к его дочери. Конечно, он этого не одобрял. Сын им же оклеветанной женщины не был завидной партией. Особенно, если учесть его репутацию отчаянного малого. Вальдоро не был уверен, что однажды не проснется от острого холода приставленного к горлу ножа. Он решил нанести удар первым.

Видимо, мои подозрения насчет девушек были отброшены чересчур поспешно. Ни одна из них не умела читать, но слушать и смотреть они обе умели отлично. И соображали хорошо. Иначе, откуда бы Вальдоро узнал о дарственной. Впрочем, может быть, на Лусию с Лупитой я грешу зря. У Вальдоро была своя челядь и, вероятно, были ключи.

Исчезновение привратника породило кучу невероятных слухов и еще больше укрепило крестьян во мнении, что «в замке нечисто».

А спустя неделю произошел этот разговор. Вальдоро навестил меня в моей комнате и, туманно намекнув на свои связи и долг по отношению к «сыну погибшего друга», потребовал объяснений: действительно ли я подарил замок и все окрестные земли донне Коломбо. Услышав от своего врага о том, что я считал тайной за семью печатями, я поперхнулся песней, которую насвистывал.

– Откуда у вас такие сведения, дон Хуан?

Он снисходительно улыбнулся.

– Не столь важно, откуда. Я знаю это. И, должен заметить, ваш поступок кажется мне… странным.

Пока он говорил, я успел прийти в себя и сообразил, как держаться.

– Вы находите странным, что сын ненавидит дом, из которого некогда с позором была выгнана его мать?

Вальдоро склонил голову в знак почтения к моим сыновним чувствам:

– Да, конечно. Но ваша мать сама навлекла на себя это несчастье. Она нарушила обет и была наказана.

Не дав ему договорить, я, как учил меня боцман «Люцифера», первым нанес удар:

– Вы хотите сказать, что между нами существуют родственные узы?

Вальдоро вздрогнул так, словно его ожгли плетью. Теперь он смотрел на меня совсем по-другому.

– Вы – хороший сын своей матери, но вы дворянин, – жестко сказал он. – Если б мой сын вернулся домой с таким послужным списком и с такой репутацией, я бы убил его или себя.

– Неплохо! – я щелкнул пальцами, изобразив наслаждение представлением. – Но если так, где взяли вы право оскорблять мою мать? Предупреждаю – еще одна двусмысленная фраза – и мне придется с вами драться.

– Драться? – брови Вальдоро резко сошлись к переносице. – Вы развеселили меня, юноша.

– Это сейчас, – заверил я, – потом вам будет не до смеха. У меня твердая рука, дон Хуан и, смею думать, такие же твердые понятия о чести.

В полумраке комнаты мягко полыхнула язвительная улыбка Вальдоро:

– Кстати, о чести. Мне больно вас огорчать, дон Карлос, но ваш отец, незадолго до своей гибели был э-э… введен в заблуждение… Которое вы, по неведению, поддержали… – Я ждал, и он продолжил: – Вы ошиблись, Карлос, и оказали покровительство не тому человеку.

– Что вы имеете в виду? – спросил я, хотя минуту назад решил молчать.

– Всего лишь то, – вкрадчиво проговорил дон Хуан, – что донна Коломба такая же итальянская княжна, как я – Святой Филипп. Она – дочь пирата и висельника Жерома Ферье. Любимая дочь!

Если этой новостью он хотел меня сразить, то жестоко просчитался. Я устоял на ногах и даже не побледнел.

– Ей можно позавидовать. У нее есть любящий отец. Впрочем, Вальдоро, вы не сообщили мне ничего нового и интересного. Я знал об этом.