— Чего ты хочешь? — спросил мыльноглазый, тяжело поднимаясь с земли, отряхивая колени. Его лошадь лежала на боку, раздувая живот с сочащимся багрово-черным пятном. Еще один всадник — тот, что был за каретой, лежал на земле неподвижно. При падении с лошади он сломал себе шею.

— Вы отпустите их.

— Их? — переспросил солдат, распрямляясь.

— Тех, кто в карете. — Пальцы Альфреда немного дрожали. Чтобы унять эту дрожь, он положил руку на эфес шпаги. — И отправитесь дальше.

— Вот как, — усмехнулся солдат. — В таком случае…

Его шпага с визгом вылетела из ножен, клинок устремился вперед, целя Альфреду в грудь. В последнюю секунду тот успел отразить внезапный удар. Несколько мгновений спустя их клинки уже яростно грызлись между собой, рисуя в воздухе неровные петли, высекая искры, оставляя друг другу зазубрины. Рубящие удары, уколы, острая сталь, наткнувшаяся на прочные кольца эфеса. Альфред замешкался, и в ту же секунду солдат ударил его в лицо кулаком. Молодой Юниус устоял на ногах, пригнулся, из всех сил отражая яростные атаки мыльноглазого. Сердце в его груди разрослось, билось, как зверь в капкане.

Вдруг произошло нечто странное. Мыльноглазый, несколько раз рубанув клинком и заставив Альфреда отступить, вдруг повернулся и прыжками побежал обратно к карете. Энгер нацелил на него пистолет, но в этот самый момент стражник, сидевший на козлах, выстрелил в него. Пуля ударила Ханса пониже груди, его губы дрогнули и побелели. Но, прежде чем упасть на сухую траву, он успел нажать на спусковой крючок.

Легкое дуновение ветра, несколько крупинок песка, упавших вниз в стеклянных полушариях невидимых песочных часов. Потемневший лик неба, оскверненного пороховой гарью. Поверхность реки, переливающаяся, как шершавая кожа змеи.

Ханс Энгер лежал на спине, силясь подняться. Лицо его сделалось бледно-серым, голубоватые тени выступили вокруг глаз. В нескольких шагах от него лежали на траве мертвецы: тот, первый, что сломал себе шею при падении с лошади; другой, которого Ханс застрелил; третий — которому Томас раздробил череп пулей из аркебузы. «Осталось двое, — подумал Альфред, выпрямляясь, глядя на стоящую перед ним карету. — Остался последний шаг».

В следующую секунду дверца кареты распахнулась, и он увидел Урсулу.

Девушка ступала осторожно, словно по льду. Серая вытертая накидка, кандалы, отвратительно позвякивающие на тонких руках. Кинжал мыльноглазого был плотно прижат к ее горлу.

Урсула не изменилась. Почти. Волосы ее по-прежнему были длинными, окаймляли лоб медной, густой волной. Ни на лице, ни на руках, ни на шее не было багровых следов, рубцов и ожогов — ничего подобного. Разве только сгорбленные плечи, и кандалы, и нелепая накидка в заплатах…

Сколько раз он представлял себе, как увидит ее снова. И вот — увидел. И сердце его закричало от боли, словно кто-то с размаху наступил на него сапогом.

В ее взгляде больше не было прежней Урсулы. Не было насмешки, и дерзости, и гордой, осознающей себя красоты. Не было девушки, которая в тот вечер — в тот самый вечер, когда тепло камина и кровь виноградной лозы в последний раз согревали семью Георга Адама Хаана, — сидела за ужином рядом с ним. Ничего не было. Только пустота и безумная боль, навсегда отравившая воду в прозрачных, озерных глазах.

— Отпусти ее, — прохрипел Альфред, глядя на ухмыляющегося солдата. — Отпусти, и останешься жив.

— Я останусь жив в любом случае, — воркующим голосом отвечал тот, прижимаясь к щеке девушки. — Вы не посмеете выстрелить. Так? Конечно же так. Слишком большой риск. Промахнетесь — и я перережу ей горлышко, эту нежную, птичью шейку. А может, будет еще веселее… Выстрелите в меня — попадете в нее. В грудь. В висок. Или в глаз. Боюсь, после этого кому-то из вас очень захочется смастерить себе петлю.

Пока он разглагольствовал, второй солдат вывел из кареты Веронику Хаан. Плаща на солдате не было — только стянутые ремнями половинки кирасы на груди и спине, желтая замшевая куртка и воротник, серый от въевшейся грязи.

Томас шагнул вперед.

— Стой, где стоишь, — растягивая углы рта, сказал мыльноглазый.

— А если нет? — спросил Ханс. Он по-прежнему сидел на земле, зажимая рану. Правая половина его куртки потемнела, стала блестящей.

— Печали этого мира умножатся, — с шутовским и вместе с тем очень злым выражением ответил солдат. — Мы ведь все дорожим ее жизнью, верно?

— Она дочь канцлера, — все так же хрипло проговорил Альфред. — Ты не посмеешь.

— Дочь канцлера? — переспросил солдат. — Ты ошибся. Она всего лишь ведьма. Нечеловек, тварь, которую скоро отправят в печь и сожгут, как ольховую ветку.

Томас бросился вперед, но в следующую секунду остановился. Коротким движением мыльноглазый ткнул шею Урсулы. Алый дрожащий ручеек побежал ей за воротник. Девушка всхлипнула.

— Если кто-то из вас, — медленно и отчетливо произнес солдат, обводя их взглядом, — приблизится хоть на полдюйма, я проткну ей глотку и согрею пальцы в ее крови.

— Мы заплатим, — тихо сказал Ханс. — Зачем тебе рисковать?

— Верну ее в Бамберг — и получу много больше, — возразил солдат. Он смотрел на друзей и медленно пятился назад, к лошади, продолжая прижимать лезвие к окровавленному горлу Урсулы. — Зачем мне бесовское золото? Я получу свою награду из чистых рук.

Они стояли, бессильно глядя, как солдаты отступают назад, как подрагивают в их руках серые клинья ножей.

Лицо Томаса было застывшим, неживым, как старый могильный камень. Пальцы стискивали аркебузу, на щеках прыгали комки желваков. В какой-то момент солдат, что держал Веронику, замешкался, повернулся к Томасу спиной. В ту же секунду раздался выстрел. Шею солдата разорвало пулей. Он рухнул на землю, словно пустой холщовый мешок. Вероника стояла на месте, втянув голову в плечи, не замечая, как чужая кровь темными каплями стекает вниз по ее лбу.

— Решили поиграть? — быстро проговорил мыльноглазый. Жирный коричневый ил поднимался со дна его светлых зрачков. — Со мной этот номер не выйдет. Клянусь девятью небесами и девятью преисподними, вы ее не получите. Она отправится со мной. В Бамберг или пред очи святого Петра.

Альфред вдруг вспомнил, как зовут этого солдата. Адам Блюмсфельд, капрал. Он часто стоял в оцеплении во время казней, он был одним из тех, кто пришел арестовать Катарину Хаан и ее детей.

— Что ты можешь сделать? — сдавленно проговорил Ханс, приподнимаясь на локте. — Стоит тебе повернуться спиной — и получишь пулю. Нас трое, а ты один.

— Я могу подождать.

— Подождать темноты? Ты даже не сможешь услышать, как мы встанем у тебя за спиной.

— Я могу подождать темноты. А вы — нет. По распоряжению ее дорогого папаши, — он скосил глаза в сторону Урсулы, — все дороги на расстоянии двадцати миль от Бамберга охраняют конные патрули. Они проезжают здесь дважды. Утром и вечером, по наступлении сумерек. Я могу подождать. И увезу в Бамберг обеих.