– Не надо на меня сердиться, Иоланда. Но французы часто раздражают.

– Вас раздражает многое, – констатировала она. – Я полагаю, что показывать мне вашу страну было бы для вас пыткой. Вам нужна новая обстановка. Для меня привычная обстановка здесь.

Он рассуждал вслух.

– Мне хотелось поехать на юг Италии. В Сицилию. Что вы будете делать одна в Берне?

– Буду общаться с медведями…

– Они ближе ко мне, чем к вашей гостинице. Идемте. Я покажу вам свою квартиру. У меня есть также коллекция египетских предметов.

«Осторожно с фараонами, – подумала она. – С фараонами и сфинксом… Сколько их было? Сфинксов?»

Перед ними простиралась, как осушенный Большой канал в Венеции, улица золотистого цвета, окутанная дымкой в черных и желтоватых пятнах. Призраки наемников ехали верхом на своих превосходных конях. Они пробирались через лабиринты света и тени.

– Я видела медведей сегодня, – рассказывала Иоланда. – Они прекрасны, ухожены, с блестящей шерсткой, с экзальтированными милыми лукавыми глазами. Я выбрала себе медведя… Он лежал на спине, лапы кверху, и покачивался. Он ловил мой инжир, только поворачивая голову.

– Они чем-то напоминают супругов, которые окружены вниманием, но которых держат взаперти.

– Вы никогда не видите радостных сторон жизни? Он присвистнул.

– Вы оптимистка, вы? Браво.

Она умолкла. Последние лучи скользили по стенам. Он вел ее в этот розово-желто-синий вечер к Юнкернгассе. Освещение Центральной улицы чертило световую брусчатку. Они вошли в бархатистый туннель, образованный аркадами.

Поднялись на третий этаж.

– Я пройду вперед. Включу свет… Вот…

В этот вечер никто не спрашивал у нее фамилию, имя ее мужа, причины ее появления.

В конце небольшого коридора доктор открыл двойную дверь, и они оказались в спальне. Он повернул выключатель. Синий фаянс люстры радостно светился.

– Она из Италии, – сказал Вернер. – Мои фаянсы всегда итальянские. Что за артисты, эти итальянцы! Они обладают безукоризненным вкусом. Сюда, скорее.

Он потащил Иоланду к окну.

– Еще не совсем стемнело. Посмотрите на Ааре.

Она заметила вдали розово-стальную пенящуюся реку.

– Если вы хотите занять эту комнату… Ванная как раз рядом. Вы, безусловно, встаете поздно. Утро я провожу в больнице, а частную практику начинаю в 14 часов.

– Вы завтракаете дома? – спросила она.

– Да, у меня привычки старого холостяка. Женщины, с которыми я жил, были творческими личностями. Они ложились спать поздно, вставали поздно. В моей жизни была одна художница, одна поэтесса, одна ремесленница, у меня был даже роман с певицей. Она прожила здесь лишь два дня. Я мог терпеть молчаливых мастериц, восхищаться ими, расхваливать их на все лады, но не певицу.

– Я не творческая личность, – сказала Иоланда, – я не сплю до 10 часов, я всегда встаю рано. Я люблю утро.

– Вы любите утро?

Он снова начал раздражаться.

– Но, Боже мой, что же вы делали со своими длинными днями, если вы вставали рано? Почему вы не выучились иностранному языку, ремеслу? Вы жили в ожидании, замкнувшись в своем одиночестве? Это же безумие…

– Да, разумеется, – сказала она с определенной долей горечи. – Я могла бы рисовать, лепить горшки, писать поэмы и даже петь. Но я простая женщина. Я использовала время, чтобы смотреть на людей. Я жила в замедленном ритме. Я научилась терпению. – Она добавила, как когда-то в исповедальне, чтобы казаться покорной. – Мне случалось вышивать.

– Вышивать? Понятно. Вышивать… Вы вышиваете, как я себе представляю, «настоящие картины». Это то, что говорят в таком случае… И следует ими восхищаться.

– Я вышиваю плохо. Неровными стежками, путаю цвета. Я их не могу запомнить. У меня нет ловкости в руках.

– Вы годитесь для чего?

Он злился, потому что она не защищалась.

– Любить. Вот и все!

– У вашего мужа есть любовница, если я правильно понял.

– Одна? Пять. Десять. Я не знаю сколько. У него были любовницы постоянно, и на юге, где у него квартира.

– И вы это терпите? Она хранила молчание.

– Садитесь.

Жестом он указал на одно из синих кресел. Она села на край сиденья, обтянутого шелком. Она боялась оскорбительных слов.

– Мне бы хотелось уйти. Он ее задержал.

– Я не имею никакого права обсуждать вашу личную жизнь, Иоланда. Но я не могу понять ваши рассуждения. Я вас спрашиваю, хотите ли вы остаться на некоторое время у меня? Эта комната уютная. Красивая ванная. В ней тоже есть окно на Ааре. Мы можем часто ужинать вне дома.

– Но вы не уютный, – сказала она. – Мне нужна нежность. Ласка.

Она подумала о Винсенте. Сможет ли она увидеться с ним еще раз?

Он сел напротив нее, улыбаясь.

– Моя дорогая, – сказал он. – Будем благоразумны. Я покажу вам Швейцарию. Благодаря вам я узнаю что-то новое. Я нахожу вас нежной, – продолжал он. – Очень нежной. Научите меня нежности, покою…

Она уже вмешивалась в его жизнь, как свет, проникающий через окна сквозь плохо задернутые занавески. Она поднялась.

– Дайте мне подумать…

– Вы мне ответите через десять лет, – сказал он. – Мне будет семьдесят пять, когда вы уступите…

– Сколько? – спросила она.

– Семьдесят пять, по-швейцарски это семьдесят пять. Когда я стану очень старым, мне будет дозволено дотронуться до вас пальцем.

– Когда вам будет семьдесят пять, как вы говорите, мне будет лишь шестьдесят восемь. Я буду всегда моложе.

Он откровенно смеялся.

– Идемте, я вам покажу что-то изумительное. С тех пор как мы встретились в Ивисе, я пытался вас определить как личность. Есть сходство между вами и очень известным персонажем. Вы знаете Прадо…

Она стала недоверчивой. Она считала, что Прадо находится в Испании, но не знала, был ли это музей, театр или большой магазин. Неуместное замечание, сделанное ею когда-то по поводу мадам Бовари, заставило ее быть более осмотрительной.

– У меня много альбомов по Прадо, – сказал он. Он поднялся и быстро прошел в свой кабинет, подошел к книжному шкафу и достал книгу.

– Идите сюда…

Он включил лампу и показал Иоланде двойную страницу. На одной из них женщина, лежащая на диване в одежде. На другой – тот же диван, та же женщина, без одежды.

– Вот Маха обнаженная и Маха одетая. Присмотритесь к этому лицу. Вы не находите, что есть явное сходство между вами?