– Н-ничего. П-показалось, – Дуся вытерла слезы и отстранилась. Врет. Вон выражение лица растерянное и беспомощное, а выглядит… пижамка, тапочки, растрепанные волосы, припухшие глаза и черное пятно на щеке. Где она вымазаться успела? Яков, рыцарь наш вольнонаемный, пятно вытер и пальцы понюхал, сейчас про улику скажет.

– Мне просто показалось, будто… будто Нику увидела.

– Бре-е-ед, – констатировала Лизхен, зевая. Ильве молча кивнула, Топочка – ну вот, и она тут объявилась, тихо заметила:

– Ника ведь умерла.

– Умерла, – громко произнес Яков. – А поэтому мы имеем дело с обычным ночным кошмаром… или лунатизмом. Правда?

Дуся послушно кивнула. А ведь врут. Не в лунатизме дело и не в кошмарах, только, господи, кто бы знал, как мне надоело вранье!

– Значит, Нику видела? – поинтересовался Яков, когда остальные разошлись. Взяв меня под локоть, потянул за собой. – Нечего тут стоять, простынешь. Ну и что она сказала?

– Что я умру.

– Умрешь, значит? – остановившись на пороге своей комнаты, Яков гостеприимно распахнул дверь и велел: – Заходи. Давай, давай, все равно у себя не уснешь. Обещаю на честь девичью не покушаться и вообще вести себя прилично.

Комната Якова ничем не отличалась от прочих. Обычная гостевая, каковых в доме много, несмотря на то что гостей Гарик не очень-то жаловал.

– Садись вон или ложись. Рассказывай, как все было на самом деле.

Пришлось подчиниться, тем более что если кто мне и поверит, то Яков. И возможно, даже не сочтет сумасшедшей.

– Вот, значит, как. Интересно, – сказал он. – И тебе велено искать могилы? Что за могилы?

– Не знаю! Я ничего уже не знаю! Я…

– Ты сейчас вдохнешь, досчитаешь до десяти, потом выдохнешь, закроешь глаза и заснешь.

– Почему?

– Потому что я так сказал. И потому, что на завтра ты мне нужна бодрая и способная думать.

Завтра наступило быстро, выдалось не по-сентябрьски морозным и ясным. Небо, разрисованное облаками неправдоподобного бледно-лилового цвета, в котором жухлая трава казалась нарядно-желтой, да и весь прочий мир изменился, вывернулся наизнанку, приобретя черты чуждости и волшебства.

Ночное происшествие поблекло и теперь виделось мне глупостью и игрой воображения, просьба же Якова, несколько странная, обрадовала возможностью уехать из дому. Впрочем, тут же появилась мысль, что уехать я могу в любой момент и для этого не нужно чужих просьб, достаточно лишь собственного желания.

Тем не менее мыслями я все еще была в доме Громова, хотя окружающий пейзаж постепенно вытеснял тревогу своей мягкой сюрреалистичностью. Черная дорога, узкая и прямая, проходила через парк, деревья казались белыми из-за инеистого налета, белыми звездами выделялись кленовые листья, примерзшие к асфальту, белыми были и последние астры в узеньких линейках клумб, белым призраком возвышалась статуя девочки с горном. И только небо по-прежнему оставалось блекло-лиловым, с жемчужным пухом облаков и рыжим шаром солнца.

Ворота были открыты, стоянка пустовала, и только рыжий пес неизвестной породы вяло тявкнул в мою сторону. Здесь стерильной зимней белизны чуть меньше – выделялись желтые стены здания и красная черепичная крыша, синими кирпичами выведены ровные круги клумб, сине-зелеными колючими лапами пластались по земле декоративные туи.

– Вам кого? – поинтересовалась женщина в халате и красной косынке. – Вы из родственников будете?

– Из друзей родственников. Мне бы со Святской увидеться, я от дочери. – Собственная ложь показалась неуклюжей, но женщина расплылась в улыбке, махнула в сторону здания и ответила:

– Пятнадцатая палата.

Этот мир, в отличие от прошлого, оставшегося за воротами учреждения, был в зелено-золотых тонах. Искусственное лето в узоре березовой листвы на обоях, в тяжелом малахите покрывала, в прозрачном стекле вазочек с пластмассовой сиренью.

– Вы от Лизоньки? – женщина сидела вполоборота, пристально разглядывая отражение в зеркале трюмо. Халат, также зеленого цвета, выгодно оттенял ярко-рыжие волосы, прихваченные атласной лентой, на запястье блестел золотом браслет часиков, длинные пальцы сжимали сигарету. – Что ж она не предупредила? Нехорошо… передайте, пусть в следующий раз обязательно предупредит о визите, ведь женщине нужно время подготовиться, чтобы выглядеть хорошо. Женщина ведь должна хорошо выглядеть, верно?

– Верно.

Столик перед Святской был уставлен баночками, флаконами, склянками, коробками и тюбиками.

– Лизонька следит за собой? Она красивая девочка, а красоту нужно беречь. – Она погрозила пальцем и, ловко сковырнув крышку с коробки, вытащила оттуда розовый шар пуховки. Небрежно коснулась щек, лба, подбородка, шеи… Меловое облачко пудры осело на шелковой ткани, но женщина этого не замечала. Бросив пуховку на пол, она потянулась к черной баночке с этикеткой известной косметической фирмы, зачерпнула горочку розовой массы и, растерев в ладонях, похлопала себя по щекам.

– Я всегда ей говорила, что женщина должна быть красивой… всегда говорила… обязательно красивой. Зачем жить, если некрасивая?

Она повернулась ко мне.

Узкое лицо, тонкий нос с ровными капельками ноздрей, высокий лоб и острый подбородок. Толстый слой белой пудры, алые пятна на впалых щеках, черные круги туши вокруг глаз и черное же пятно помады там, где должен был быть рот.

– А вот вам, – строго сказала Святская, – жить не надо. Вы некрасивая. Передайте Лизоньке, пусть в следующий раз предупредит. Я хочу подготовиться.

Уходила я в отвратительном настроении. Ощущение такое, будто увидела изнанку чужой жизни, и теперь, отягощенная знанием, совершенно не представляла себе, что с этим делать. Мне было жаль и Лизхен, и ее сумасшедшую мать, которая отчаянно пыталась быть красивой, и себя, потому что слова этой женщины звучали страшным эхом полученного ночью предсказания.

– Дуся, возьми себя в руки, – сказала я себе. То же самое посоветовал и Яков.

Выбраться из дома тайком оказалось не так и сложно. Все или спали, или разошлись по комнатам. Главное, внизу не было никого, кто бы пристал с вопросами. Вопросов Топочка боялась.

– Мы справимся, – шепнула она Тяпе, та завертелась в руках, заюлила, но голоса, к счастью, не подала.

На улице было прохладно, ступеньки влажно поблескивали растаявшим льдом, а на траве еще серебрился иней. Топа поежилась и испытала острое желание вернуться – холодно ведь, и Тяпу простудить можно.

– Мы справимся, – повторила Топа, спускаясь с лестницы. – У нас все получится…

На самом деле пройти получилось всего метров двадцать, сзади долетел звук шагов, торопливых и поэтому, как показалось, раздраженных. Миша всегда раздражался, когда куда-то спешил.