Поэтому у меня не возникло никаких возражений, когда в субботу, 22 ноября, Джейд вплыла в Фиолетовую комнату в черном парике и свободном белом брючном костюме. Подложенные плечи торчали, словно белые меловые утесы Дувра, а брови были густо подрисованы – по-моему, акварельным карандашом цвета жженая охра.

– Угадайте, кто я!

Чарльз окинул ее взглядом:

– Госпожа Эдна[214].

– «Я не выхожу из дома, если не одета как кинозвезда Джоан Кроуфорд. Вам нужна простая соседская девчонка? Вот и идите к соседям!» – Джейд расхохоталась злодейским смехом и бросилась ничком на кожаный диван, болтая ногами в остроносых черных туфлях. – А угадайте, куда я направляюсь?

– К черту, – сказал Чарльз.

Джейд перевернулась и села. Прядка парика прилипла к накрашенным губам.

– «Приют для бездомных животных округа Бернс сердечно приглашает вас на ежегодный…»

– Прекрати!

– «…благотворительный вечер…»

– Нельзя!

– «Просьба подтвердить ваше участие».

– Ни в коем случае!

– Может, там будет буйная оргия…

– Нет!!!

– Я пойду, – сказала Лула.

В итоге мы не смогли договориться о единой теме для костюмов, так что Чарльз оделся Джеком-потрошителем (вместо кровищи мы с Лулой обрызгали его соусом А1[215]), Лула нарядилась французской горничной (позаимствовав из комода Джефферсон шелковый платок с лошадиной символикой; их там целая куча была, сложенные аккуратными квадратиками). Мильтон отказался наряжаться и потому играл роль Плана Б (склонность к двусмысленной игре слов проявлялась у него всякий раз, когда он курил травку). Найджел был Антонио Бандерасом в роли Зорро (он проделал дырки для глаз в черной спальной маске Джефферсон ее же маникюрными ножничками). Джейд была Анитой Экберг в фильме Феллини «Сладкая жизнь», со всеми подробностями, вплоть до игрушечного котенка (приклеенного скотчем к обручу в волосах). Из меня получилась довольно неубедительная Пусси Галор[216] в косматом рыжем парике и мешковатом бирюзовом боди (см. «Марсианин 14» в кн. «Маленькие зеленые человечки. Облик инопланетян, восстановленный по рассказам очевидцев», Диллер, 1989, стр. 115).

Мы все были пьяные. К ночи воздух на улице разогрелся, как танцовщица после первого номера. Мы бросились бежать по газону в маскарадных костюмах, беспричинно хохоча.

Джейд в пышном платье с нижними юбками, бантами и оборками покатилась вниз по склону, визжа во все горло.

– Ты куда? – заорал Чарльз. – У них начало в восемь! А сейчас полдесятого уже!

– Рвотинка, давай за мной! – крикнула Джейд.

Я обхватила себя за плечи и плашмя шлепнулась на землю.

– Ну где ты там?

Я покатилась вниз. Травинки больно кололись, парик свалился с головы. Мелькали звезды, перемежаясь тусклыми паузами земли, а потом склон кончился и я врезалась в тишину. Рядом лежала Джейд. Лицо у нее было серьезное и грустное. Вообще, когда люди смотрит на звезды, у них лица делаются серьезными и грустными. Папа придумал несколько теорий, объясняющих это явление, причем большинство из них сводились к рассуждениям о присущей человеку неуверенности и отрезвляющему осознанию собственного ничтожества по контрасту с такими невообразимыми объектами, как спиральная галактика, спиральная галактика с перемычкой, эллиптическая и неправильная галактика.

Но в ту минуту я не могла вспомнить ни одну из папиных теорий. Черное небо с точечными проколами звезд выпендривалось неудержимо, как пятилетний Моцарт. Чьи-то голоса царапали воздух, слова дрожали и сами себе не верили, и вскоре Мильтон прилетел из темноты, и возле моей головы мелькнули кроссовки Найджела, и Лула грохнулась на землю рядом со мной, протяжно выдохнув, как будто отхлебнула горячего чаю («А-ах!»). Шелковый платок соскользнул с ее головы, накрыв мне шею и подбородок. От моего дыхания по шелку шла рябь, как по воде, когда в ней кто-то тонет.

– Эй вы, уроды! – вопил Чарльз. – Пока доедем, все уже закончится!

– Помолчи, фашист, – отмахнулась Джейд.

– Думаете, Ханна разозлится? – подала голос Лула.

– Наверное.

– Она нас убьет, – сказал Мильтон.

Он приземлился в нескольких шагах от нас, дыша, словно дракон.

– Ханна-шманна, – хмыкнула Джейд.

Мы кое-как отлепились от земли и взобрались по склону туда, где стоял «мерседес» и ждал злющий Чарльз в старом детском пластиковом дождевике Джейд, чтобы не заляпать сиденье соусом. Джейд сказала, что ехать обязательно всем в одной машине, и я как самая мелкая выполняла роль своеобразного ремня безопасности, лежа поперек коленок Найджела, Джейд и Лулы. Лула рисовала пальцем рожицы на запотевшем стекле, а я уставилась на лампочку в потолке машины. Мои ноги в белых туфлях на высоком каблуке упирались в дверную ручку, а над головой Мильтона, так и севшего на переднее сиденье с косяком в зубах, висело облако дыма, густого, как губная помада.

– Нехорошо все-таки будет ввалиться туда без предупреждения, – сказал Мильтон. – Друзья, еще не поздно передумать.

– Не тупи, – отрезала Джейд, выдергивая у него из пальцев косяк. – Увидим Эвиту – спрячемся. Прикинемся ветошью. Классно будет!

– Перон туда не придет, – сказал Найджел.

– Почему это?

– Ханна ее не приглашала. А нам соврала, чтобы объяснить, почему нас не позвали.

– Ты параноик!

Найджел пожал плечами:

– Спорим на что хотите. Все классические признаки вранья имели место, я заметил. Эва Брюстер не придет, а если мы спросим Ханну в понедельник, она даже не вспомнит, о чем речь.

– Ты и впрямь сатанинское отродье! – восхитилась Джейд и тут же нечаянно стукнулась головой об оконное стекло. – Ай!

Лула протянула мне косяк:

– Хочешь?

– Спасибо, – сказала я.

Не решаясь отказываться, когда предлагают, я уже давно и близко познакомилась с необычным поведением пола и потолка под воздействием пойла, зелья, бухла и различных гремучих смесей (эффект качки, внезапного ухода из-под ног и реалистичной имитации землетрясения). Чаще всего, когда в Фиолетовой комнате Мильтон, словно трубку мира, пускал по кругу серебряную морпеховскую фляжку, я только делала вид, что лихо отхлебываю его любимый жидкий мышьяк под названием «Дикая индейка»[217].